Сломанная тень

– Что-то слышал…

– И ваш приятель Баумгартен тоже…

– Не приятель. Пациент.

– Да, да. Извините. Пациент! Вас, поди, медицинские подробности интересуют, за тем и явились. Борис Львович! Готово заключение?

– Да! Только что закончил! – Шнейдер отошел от бюро с исписанным листом бумаги. Голос его дрожал.

– Читайте!

– Смерть наступила от пережатия дыхательного горла петлей. На шее имеется вдавленное полукружие синюшного цвета, на котором явственно видны следы употребленной для suffocatio[17] веревки. Гортанные хрящи и подъязычная косточка повреждены, шейные позвонки вывихнуты. После смерти произошло непроизвольное опорожнение мочевого пузыря. Исходя из температуры тела и степени окоченения, можно заключить, что смерть наступила в пять-шесть часов утра.

– Простите, Борис Львович! – Тоннер, слушая, присел около Баумгартена и внимательно осмотрел шею, даже веревку развязал. – В нижнем отделе я наблюдаю темно-красную борозду. Вы о ней не упомянули. Откуда она?

– Я не успел дочитать. Борозда эта от внутреннего кровоизлияния в месте перелома позвонков.

Тоннер приподнял голову барона и осмотрел борозду со всех сторон:

– От внутреннего кровоизлияния? Узкая, глубокая опоясывающая борозда с ровными краями? Это, батенька, след от проволоки или гитарной струны…

– Не спорьте, юноши, не спорьте, – прервал докторов Яхонтов. – Вот уж воистину – где два врача, там три диагноза. Непонятно, отчего и помирать нам, грешным…

– Мы не спорим! Спорить тут не о чем! – резко оборвал его Тоннер. – Это не самоубийство! Заверяю как врач. Барона сначала задушили, а потом уже для инсценировки подвесили. Поэтому и две борозды! Борис Львович! Графа тоже вы осматривали?

– Да, – пролепетал Шнейдер.

– Не удивлюсь, если и он…

– А вы простыню-то откиньте, сами гляньте! – пришел на выручку Шнейдеру Петр Кузьмич. – Приложил граф дуло к виску, и полчерепушки как не бывало. Пистолет он сжимал в правой руке, палец держал на курке. Необычный такой пистолет, буквы «К» и «Я» на рукоятке вырезана.

– В правой, говорите? Граф левшой был…

Тоннер резко скинул простыню:

– Фу, – полез за платком Яхонтов. – Как смердит-то! Прикройте быстрей…

Илья Андреевич не отреагировал на пожелание. Осматривал внимательно, даже прощупал карман халата и вытащил оттуда игральную карту:

– Дама треф! Помните, Петр Кузьмич, в кителе поручика Репетина…

– Господи! Репетин-то тут при чем? Пьяным с лошади упал!

– Не уверен! Странно он упал! Ни на спине, ни на боках никаких синяков!

– Прикройте труп, Тоннер, дышать нечем.

– И у Верхотурова…

– Кого? Кого?

– Статский советник, выпал из окна. Тоже карта в кармане…

– Не я следствие вел, – затруднился Яхонтов.

– А у Баумгартена в карманах смотрели?

– Мне что, делать больше нечего? Сами, коли хотите, обоссанные панталоны щупайте!

Тоннер снова присел около барона:

– Вот и она! В нагрудном кармане фрака!

– Да и бог с ней! Может, у содомитов это знак такой, чтоб друг дружку опознавать.

– А если это визитная карточка убийцы?

– Убийцы? Как он сюда попал? В двадцати шагах от дома полицейская будка. Ни прошлой ночью, ни сегодняшней в дом никто не заходил! Дворник – мужчина положительный, непьющий, подъезд всегда запирает. Я вчера его четыре часа допрашивал. Уж я-то умею…

Яхонтов не преувеличивал. Петербургские матери пугали им непослушных детей. Как никто умел Петр Кузьмич добыть подлинную правду, в особых случаях орудуя длинником[18], хотя и предпочитал кнут. «Кнут душу не вынет, а правду скажет, – любил приговаривать Яхонтов. – Зачем человека калечить? Он государю еще на каторге послужит!»

– Парадная дверь в квартире всегда изнутри на крюк закрыта…

– А черная?

– Не перебивайте! А черная на ключ, следов взлома нет. Окна заклеены, форточки закрыты. Какой убийца, Илья Андреевич?

– Ступни барона на каком расстоянии от пола находились? – спросил Тоннер Шнейдера.

Яхонтов повернулся, чтобы посмотреть на люстру. Неспроста Тоннер такой вопрос задает, наверняка каверзу какую-то придумал. Борис Львович, сверившись с актом осмотра, ответил:

– Два аршина и три вершка[19].

– Как барон умудрился на такую высоту с кресла забраться? – спросил Тоннер.

– Наверное, лестницу подставлял. – Шнейдер указал на стремянку, которой Ухтомцев пользовался, чтобы доставать книги с верхних полок – одну стену спальни занимала библиотека графа.

– А кто ее от люстры отодвинул?

Яхонтов разозлился. В его голосе появились нервные нотки:

– Тоннер! Опять вы за свое?

– Я хотел уточнить…

– Сперва бы я хотел уточнить! Отвечайте! Баумгартен от удушения умер? Да или нет?

– От удушения!

– Ухтомцев от выстрела в висок?

– Да!

– Вот и замечательно! От вас, экспертов, никаких больше выводов не требуется, остальное – моего ума дело. Понятно?

Тоннер уже проклинал свою горячность. Киршау попросил осмотреть и доложить выводы лично ему, а он полез в спор. Дурак! Яхонтов же распалился не на шутку:

– Я в ваши печенки-селезенки не лезу, и вы, уж будьте любезны, не лезьте в мои дела. А то шею себе свернете!

– Пожалуй, я пойду! – понуро сказал Тоннер.

– Не смею задерживать.