– Скажите лучше, что делать, если шантажистка ко мне подойдет? – проворчал Дашкин.
– Ничего! Привлеките мое внимание! Подайте сигнал!
– Какой сигнал? – соображал князь еще очень медленно.
– Ну, не знаю! Снимите повязку с глаза, например!
– Какую повязку!
– Которую вы повяжете! Извините, князь, мне надо успеть к еще одной пациентке! До встречи на маскараде!
– До встречи! – попрощался князь. – А вы уверены, что надо ехать с Юлией?
– Абсолютно!
– Спасибо! – Юлия Антоновна на радостях чмокнула Тоннера в щеку. – Вы ведь к Лаевским? Передадите записку?
– Что ж с вами сделаешь! Передам! Кому?
– Тучину! – Фамилию возлюбленного княгиня произнесла с нежностью.
Через десять минут Илья Андреевич был уже у Лаевских.
– Вы за племянницей моей ничего не замечали? – зашла издалека Ирина Лукинична.
– Чего, например?
– Странностей… Я боюсь, знаете ли! Мать-то ведь ненормальная! Правда, что сумасшествие по наследству передается?
– Только если в завещании упомянуто! – отшутился Тоннер. Медицинская наука на сей счет пребывала, как обычно, в дискуссиях.
Ирина Лукинична надулась, юмора не любила.
– Полина последнее время меня сильно беспокоит: капризничает, дерзит. Глаза отсутствующие…
– Это бывает. При беременности… – Тоннер аж глаза прикрыл от ужаса, что проболтался.
– Так вы знаете? – обрадовалась Ирина Лукинична. – Отлично! Знаете, у Софьи тоже странности обнаружились, когда Полиной ходила! А мы внимания не обратили. Мне один доктор потом… – Ирина Лукинична достала платочек и утерла совершенно сухие глаза, – сказал, что если бы вовремя спохватились, отправили бы Софушку в деревню, она с ума бы не сошла. Деревня – лучшее средство от неврозов. Тишина, спокойствие, свежий воздух…
– Извините, Ирина Лукинична. Я, конечно, доверяю вашему мнению. Но лично я не замечаю у Полины Андреевны никаких признаков нервной горячки.
– Просто вы мало с ней общаетесь. Я всегда удивлялась врачам! Разве возможно распознать болезнь за десять минут осмотра? Вам придется уделять Полине гораздо больше внимания, наблюдать за ней!
– Каким, простите, образом? – поинтересовался Тоннер.
– Вы на маскарад собираетесь?
– Собираюсь!
– Вот и чудненько! Будете ее кавалером! Юрий-то в Лондоне…
– А-а… – Тоннер хотел спросить про Кислицына, но на сей раз вовремя остановился.
Софья Лукинична и так, и сяк крутилась перед Тучиным:
– Фи! Даже на платье не взглянул!
– У меня срочный заказ! Не шевелись, Пантелейка!
Тучин успел зарисовать только Тимкино лицо; что ж, фигуру Гиацинта придется писать с казачка.
– Александр Владимирович!
Тучин вздрогнул, осторожно обернулся к двери:
– Ах! Это вы, Илья Андреевич! Слава богу! Очень рад!
Тоннер головой потряс – не снится ли? В последние встречи художник недвусмысленно выражал ему неприязнь.
– Добрый день! Я на секунду. Меня просили кое-что вам передать. – Доктор достал письмо Дашкиной и, только отдав его адресату, заметил Лаевскую: – Здравствуйте, сударыня!
– Здравствуйте! – с вызовом произнесла Софья Лукинична.
– Как ваше самочувствие?
– Как видите! – Лаевская смерила доктора уничижительным взглядом.
– Сударыня, я у вас случайно в спальне микстурку свою не забыл?
– Нет! – Софья Лукинична злобно сверкнула глазами. А затем вдруг улыбнулась: – Но можем пойти поискать! Вместе!
– Увы, временем не располагаю! – поблагодарил Тоннер. – Если вдруг найдется – не сочтите за труд…
– Огромное спасибо, Илья Андреевич! – Тучин, прочтя записку, сперва подпрыгнул, а потом на радостях обнял доктора. – А вы-то сами идете на маскарад?
– Увы, придется.
– И мне тоже. Но… – Тучин нахмурился. А вдруг Киршау его в лицо узнает? Обер-полицмейстеру по должности положено маскарады посещать. Как бы так одеться, чтоб не узнал?
– Всего хорошего! – поспешил раскланяться доктор. – Мне еще к Полине Андреевне надобно заглянуть!
– Ну что они в ней нашли? – разозлилась Софья Лукинична. – Сашенька! А ты, соколик, что нахмурился? Прямо как в детстве! Помнишь, тебя оса укусила, ты личико сморщил, заплакал, на коленки мои забрался, а я гладила тебя и дула. Не помнишь? Ты крошкой тогда был, еще в платьицах бегал…
Какая идея! В женском платье Тучина никто не узнает!
– Тетушка! – воскликнул обрадованный художник. – В вашем гардеробе что-нибудь для меня найдется?
– Ваша тысяча! – Кислицын развернул сверток, в котором ассигнации соседствовали с серебром и даже медью.
– Тяжело, поди, было такую сумму собрать? – сочувственно спросила Ирина Лукинична.
Кислицын вздохнул.
– Эх, Матвей, Матвей! От кого, от кого, а от тебя не ожидала.
– Прошу прощения, Ирина Лукинична!
– Понимаю, понимаю! Бес попутал! Что ж, с кем не бывает! Но что сделано, то сделано. Будем вместе ошибки исправлять.
– Я готов!
– И отлично! Со свадьбой, сам понимаешь, тянуть нельзя. Думаю до поста Филипповского сыграть.
– С какой свадьбой? – с замиранием в голосе спросил Матвей Никифорович.
– Твоей! Твоей с Оленькой! Везунчик! Весь банк сорвал. Все пятнадцать тысяч!
– Но Ирина Лукинична…
– Да не волнуйся так! Ребеночек, может, еще и помрет. Они часто дохнут! А денежки – все, считай, при тебе!
– Да послушайте! Не могу я на Оленьке жениться! Я Полину люблю!