Сломанная тень

– А вот и Матвей Никифорович! – обрадовался Андрей Артемьевич, завидев спускавшегося от Ирины Лукиничны Кислицына. – А мне сказали, что вы съехали!

– Так и…

Молодой человек не договорил. Его перебила Марфуша, внезапно появившаяся на лестнице:

– Возмездие грядет! Горе дому сему!

– Она что? Тоже на маскарад поедет? – удивилась Софья Лукинична.

Кликуша спускалась, патетически размахивая руками, с завыванием декламируя странные строки:

Пятый к первому придет!
Рок!
Ровно в полночь там умрет!
Кровь!
Да свершится страшный суд!
Меч!
Да погибнет грех и блуд!
Тлен!

Чистый помыслами ангел

Призван Господом карать.
Трепещи! Грядет архангел,
Михаилом его звать!
Пятый к первому придет!
Пятый к первому придет!
Пятый к первому придет!
Ровно в полночь он умрет!

– Ну и чушь! – воскликнула Софья Лукинична.

Остальные молчали.

– Кто? Кто умрет? – переспросил Кислицын.

– Пятый! – Марфуша прошла мимо Матвея Никифоровича, но вдруг развернулась и закричала, брызгая слюной: – Кто знает – тот понимает!

Блаженная затряслась, рухнула на пол, вокруг ее губ вспенилась слюна.

– Помогите! – испуганно вскрикнул Андрей Артемьевич!

– Да пусть подыхает! – Софья Лукинична попыталась переступить через Марфушу, но та вдруг скорчилась, Лаевская споткнулась и непременно упала бы, кабы не поддержка Тучина.

– Помогите! – снова закричал Андрей Артемьевич.

Тоннер был вынужден отпихнуть Ольгу Змееву, которая загораживала ему проход.

– Держи ей голову! – крикнул он подбежавшему Никанорычу.

Илья Андреевич сверху уселся на блаженную и впихнул ей в рот свою трость. В тот же момент Филипп Остапович, бросивший на пол шубу Лаевской, кинулся на колени и крепко схватил несчастную за ноги. За руки ее уже держал Матвей Кислицын.

– Падучая! – коротко объяснил Илья Андреевич. – Если не засунуть что-либо в рот, откусит себе язык и умрет от потери крови.

Придавленная тяжестью доктора блаженная перестала корчиться и биться. Вместо этого она застучала кулаками и замычала.

– Мне кажется, она пытается что-то сказать! – предположил Кислицын.

Тоннер нехотя вытащил трость.

– Я не кобыла! Слазь! – Марфуша стала вырываться и даже лягнула Филиппа Остаповича.

– Отпустите ее! – приказал генерал.

– Но у нее приступ! – возразил Тоннер.

– Насилуют! Белорыбицу насилуют! – орала блаженная.

– Отпустите, я сказал!

Илья Андреевич, пожав плечами, поднялся, швейцар и Матвей Никифорович выпустили Марфушины конечности. Быстро вскочив, она гневно произнесла:

– Обесчестили! Тьфу! – и убежала по коридору, ведущему в кухню.

– Мы едем или нет? – спросила недовольно Лаевская.

– Ну, слава богу! Укатили! Пора и нам! – сказал Никанорыч Филиппу Остаповичу. – Новичок проставляется! Тихон! Стол, поди, уже накрыл! Пошли! Что задумался?

– Слышал, что Марфуша сказала? Страшный суд грядет!

– Так я и про то! Поспешать надо, чтоб успеть напоследок!

Глава двадцать третья

– Завидую я тебе, Сашенька! – шепнул Андрей Артемьевич племяннику. – В паричке-то ох как удобно! Очень я их любил! Напялил, попудрился – и побежал! А с этими прическами сил никаких нет! Меня куафер[73] целый час сегодня мучил!

Тучин, в свою очередь, с завистью окинул взглядом закатанные в валики дядюшкины седины – он в женском паричке страшно измучился. И без того жарко протопленный Большой театр нагревался дополнительно от пламени тысяч свечей, освещавших партер, и сотен масляных плошек, иллюминировавших широкие окна. Веер не спасал, да и пользоваться им художник побаивался. Софья Лукинична по дороге напугала провинциала-племянника: веер, оказывается, не столько опахало, сколько, как она выразилась, «инструмент выражения чувств». Закрытым веером ткнуть себя в сердце – все равно что признаться в любви, а ежели повести в сторонку – увы, увы, чувства давно умерли.

Дорогие билеты (аж по десять рублей!) публику не испугали. Невообразимое количество арлекинов и коломбин, пастухов и пастушек, мушкетеров и восточных одалисок бродили по залу, беседовали в ложах, уединялись в галереях. Те, кто не позаботился о костюмах заранее, могли купить полумаску или домино в киосках при входе.

Не только духота и толкотня раздражали Тучина – оказалось, что найти на маскараде Дашкину вовсе не просто.

Только самых близких мы способны узнать по походке или осанке; всех прочих различаем по лицам. Но здесь все лица были спрятаны под масками, мельтешащими вокруг, так что в глазах рябило.

Первым Тучин признал Дениса – по оливковому фраку с высоким воротником и узорчатыми пуговицами. Александр раскрыл веер и, отмахиваясь наотмашь, что означало «увы, я замужем», подошел к нему, кокетливо обронив:

– Какой вы хорошенький! Провинциал, верно?

Денис покраснел:

– Да, сударыня, увы! Но как вы догадались?