Сломанные вещи

– Вот видишь? – бубнит Бринн, пожимая плечами, как будто все это не важно и она, не сообщая о том, что Оуэн вернулся, оказывала мне услугу. – Я просто оберегала тебя.

Я чувствую такую злость, что не сразу обретаю дар речи. Хуже всего то, что прежде Бринн и вправду меня оберегала. Как-то раз, когда я, находясь в раздевалке, мысленно отключилась, уставясь в пространство и Лили Джонс обвинила меня в том, что я пялюсь на ее титьки. Бринн тут же вмешалась: «Да где вы тут видите титьки?» – и внезапно все начали смеяться над Лили, а не надо мной. Когда я грустила из-за развода моих родителей, Бринн начинала смешно передразнивать всех подряд, чтобы рассмешить меня.

Но когда умерла Саммер, все это умерло вместе с ней.

Бринн защищала меня и перед копами – ведь она знала, что я не имею никакого отношения к убийству, – но сейчас она вела себя так, будто все равно меня в чем-то винит.

– На тот случай, если ты этого еще не заметила, – говорю я, – у меня и так все отлично. И было отлично и без твоей помощи все последние пять лет.

Бринн бормочет достаточно громко, чтобы я могла ее слышать:

– Что-то не похоже.

– Извини, – говорю я, давя на газ и едва не задевая парня на скейтборде, который тут же показывает мне средний палец. – По-моему, не тебе об этом судить.

– Кстати, Бринн, – перебивает нас Эбби, прежде чем мы обе успеваем рассориться вдрызг, – хочешь, мы завернем к больнице, чтобы ты смогла проведать свою мать?

Я сразу же начинаю чувствовать себя ужасно: я совершенно забыла о том, что мать Бринн попала в аварию и находится в больнице. Я делаю глубокий вдох, представляю себе злость в виде тени и воображаю, как ее разгоняют фары моей машины.

– Да, – говорю я. – Я подвезу тебя в любое место, которое ты назовешь.

Но Бринн вместо благодарности только впадает в ярость.

– Поверить не могу, – сдавленным голосом выдает она. – Поверить не могу, что ты готова использовать против меня мою мать. Ты готова использовать ее, чтобы избавиться от помехи…

– Я ни от кого не пытаюсь избавиться. Я просто подумала…

– А ты не думай, – огрызается Бринн. – Не думай ни о моей матери, ни обо мне. Я сама могу о себе позаботиться, – добавляет она почти так, будто эта мысль пришла ей в голову последней.

– Она просто пыталась тебе помочь, – говорит Эбби.

Бринн какое-то время молчит, что-то делая со своим телефоном. Когда она снова смотрит на нас, ее лицо ничего не выражает. Нет, оно не сердито, оно просто полностью лишено выражения, как будто кто-то закрыл глаза шторками. – Знаешь что? – Ее голос тоже бесцветен, лишен какого-либо выражения. – Высади меня рядом с «Тостом». Я встречаюсь там с сестрой. Мы вместе навестим мать.

– Как твоя сестра? – спрашиваю я вместо всех тех вопросов, которые мне в действительности хочется ей задать, таких как: «Когда ты успела поговорить со своей сестрой? Почему ты делаешь вид, будто отправляешь сообщение, в то время как твой телефон отключен?»

– Хорошо, – говорит она, глядя в окно. В нижней части ее лица дергается мускул. – Все обстоит как раз так, как выразилась ты сама. Иными словами, у нас всех все отлично.

БРИНН

Наши дни

После того как Миа высаживает меня из машины, я отмеряю ровно пять минут по циферблату огромных часов, которые висят за автоматом, производящим и продающим соки, потом выхожу из «Тоста», прежде чем бросающий на меня косые взгляды бариста начнет приставать ко мне, чтобы я наконец сделала заказ. Полсекунды я чувствую себя виноватой из-за того, что так и не явилась на воображаемую встречу с сестрой, чтобы проведать маму в ее воображаемой больничной палате.

В этом-то и состоит проблема с враньем. Оно недолговечно. Рано или поздно оно распадается, растекается, и наружу все равно выходит правда. И жизнь превращается в неразбериху.

Найти адрес Джейка Гински совсем нетрудно. Это особенность таких городков, как Твин-Лейкс. Все всех знают. А раз так, то нигде не спрячешься.

У матери Джейка Гински был салон акупунктуры и массажа, расположенный в переоборудованной комнате над их гаражом. Я помню это, потому что однажды мы с Саммер поспорили по этому поводу. Мы учились в седьмом классе, стоял декабрь, и было так необыкновенно тепло, что мы, как я помню, развешивали на доме гирлянды из рождественских лампочек, одетые в футболки.

Саммер сказала мне, что Джейк обещал помассировать ее как-нибудь после школы, и, когда я пошутила о том, как бы ей не оказаться прикованной наручниками к батарее в подвале его дома, она недовольно насупилась.

– Джейк не такой, – возразила она. – Он сказал, что хочет, чтобы я стала его девушкой.

– Так говорят все парни, – ответила я.

И тогда она закинула голову назад и посмотрела на меня с прищуром, точь-в-точь как Хэнк Болл.