Сломанный клинок

— Некому зашить? — спросил он. — В замке полно бездельниц, целыми днями сплетничают, орут, как сороки, а проследить за твоим платьем нету времени?

— Ах, при чем тут время, — затараторила Аэлис (тоже сорока не хуже тех), — когда ткань совсем ветхая и не держит нитку! Я уже говорила Томазе, но та сказала, что с этим ничего не сделать, посмотрит другое — зеленое. И еще она сказала: «Пора бы мессиру отцу позаботиться о вашем приданом, он-то на Рождество пошил себе новый камзол, мог и о дочери подумать…»

— Вот велю ей всыпать, чтобы не лезла куда не надо! — пригрозил мессир отец. — Пошил, да! Потому что мне приходится бывать при дворе!

Он обследовал другой рукав, залатанный еще безобразнее; под тканью что-то шуршаще хрустнуло.

— Что у тебя там?

— О, это так… безделица, — быстро ответила Аэлис. — Вы что-то хотели мне сказать?

— Да, хотел! Ты соблюдаешь посты, которые тебе предписаны?

— Что мне еще остается? Только я не понимаю, для чего морить меня голодом.

— Для того, — строго сказал мессир Гийом, — что иначе избыток сил может породить в девушке твоего возраста неподобающие мысли. Я вчера говорил с капелланом, и он тобой недоволен.

— Еще неизвестно, кто кем больше. Ты думаешь, я им довольна?

— Вот уж это, мадам, меня нисколько не занимает!

— О, еще бы! Вам-то это куда как удобно — уезжать на полгода, оставляя меня здесь под присмотром этого старого…

— Аэлис, придержи язык, пока не сказала такого, за что не избежать наказания. Не забывай, что отец Эсташ — твой духовник!

— Увы! Я предпочла бы, чтобы им был отец Морель, и вообще, почему Эсташ запрещает мне у него бывать?

— Вот-вот! Он как раз тем и огорчен, что ты бываешь в деревне слишком часто.

— Ничего не «слишком»! Да, я в деревне бываю, мне ведь, вы отлично знаете, приходится там иногда помогать больным. Но я езжу туда, нарушая запрет этого… ну ладно! И чем же еще я огорчаю отца Эсташа?

— Мадам, он боится за вашу нравственность.

— Что-о-о?

— Ты хорошо знаешь, что согрешить можно и делом, и словом, и помышлением. Насчет «дела» отец Эсташ ни в чем тебя не обвиняет. Ровно ни в чем!

Аэлис низко присела, разведя кончиками пальцев фалды юбки.

— Ах, мессир отец, вы такую тяжесть сняли с моей души, теперь я смогу спать спокойно!

— Перестань дурачиться, я пытаюсь говорить с тобой всерьез. Капеллан не раз заставал тебя шепчущейся со служанками, особенно с этой твоей распутной камеристкой.

— Интересно, с чего ты взял, что Жаклин так уж распутна?

— Да это видно издалека! Ты что, не видела, как она крутит задницей, проходя мимо любого мужчины?

— В отличие от вас, мессир отец, — издевательски ответила Аэлис, — я задницами служанок не любуюсь. Да и вам бы не советовала!

— Тьфу, дура!

— Так что еще наговорил про меня его благочестие отец Эсташ? По-моему, шептаться с прислугой — не такой уж грех. Бывают и хуже.

— Да, бывают. Бывают! Дело не в том с кем, а о чем ты шепчешься. То, что однажды услышал капеллан, было непристойно…

— Ах, так он еще и подслушивает. И что же непристойного ему открылось?

— Ну, как бы тебе сказать… — Пикиньи замялся. — Речь шла об отношениях между супругами.

— А они что, греховны и непристойны? Однако церковь освящает их таинством брака?

— Греховного в них нет, но если девушка твоего возраста чрезмерно ими интересуется — это непристойно.

Аэлис сделала большие наивные глаза:

— Послушайте, что непристойного в послушании и добронравии? Да, я теперь припоминаю. Однажды мы, не помню уж с кем, говорили о том, что если жена злостно перечит мужу, не проявляет к нему уважения и любви, то ей лучше не ждать ничего хорошего… И еще Томаза учила меня, как заготавливать припасы на зиму, — что при этом надо твердо знать вкусы супруга: любит ли он кислое или соленое и какие предпочитает приправы. Некоторые, к примеру, обожают уксус, а иной от одного запаха уксуса начинает корчиться, как нечистый от ладана…

Пикиньи безнадежно махнул рукой, хотя не мог не испытать некоторого тайного удовлетворения: находчивость и умение легко вывернуться дочка явно унаследовала от него — покойная мать была существо скорее простое и бесхитростное. Аэлис же попробуй прищеми — безнадежно, ускользнет как намыленная. Да и что толку? Поди отыщи девку, которая не шепталась бы со сверстницами о самом запретном…

— Ладно, — сказал он, — довольно об этом. Может, отец Эсташ и в самом деле что-то не так понял…

— Или стал туговат на ухо, бедненький!

— Довольно, я сказал! А насчет платья ты права, чинить это нет смысла. А нового пошить уже не успеем, так что придется обойтись зеленым. Пусть Томаза съездит в Жизор и купит золотого позумента, чтобы обшить по краю, — будет выглядеть вполне прилично.

— О, спасибо! — Аэлис захлопала в ладошки. — Но вы сказали «не успеем» — не успеем к чему? Будет какой-нибудь турнир? И где же?

Нет, турнира не будет. Я пригласил одного человека погостить у нас в замке, он скоро приедет.

— Гость! — воскликнула Аэлис. — Я его знаю? Кто он?

— Ну, это… итальянец. Банкир из Флоренции.