Сломанный клинок

— А-а-а, мессир холоп! Добро пожаловать в Моранвиль! Это уж не вас ли дарила своей благосклонностью моя целомудренная кузина? Дьявольщина, как это я раньше не догадался! Ну ничего, мы теперь, можно сказать, породнились, ха-ха-ха… Защищайся, хамово отродье!

— Подлый ублюдок! — Робер, тоже нагнувшись и обеими руками сжимая перед собой трехфутовую рукоять тяжелого боевого топора, стал медленно обходить противника посолонь.[87] — Когда встретишь в аду своего отца, спроси, с какой шлюхой он тебя прижил…

Тестар прыгнул, со свистом разрубив воздух рядом с Робером, тот отскочил, погрозил топором. Противники продолжали кружить один вокруг другого.

— …и почему взял в замок, а не оставил в сточной канаве, где тебе самое место! Сними шпоры, трусливый пес, пока их тебе не обрубили на эшафоте!

— Сначала я обрублю ноги тебе, вонючий виллан!!

— Руби! — поощрил Робер. — Ну?.. Чего ждешь, мокрица? Привык воевать с женщинами да священниками?

— Да, уж с дамой Аэлис я в эту ночь навоевался всласть! Жаль, ты сейчас издохнешь, не успев у нее спросить, осталась ли она довольна!

— Сам издохни, шелудивый предатель!!

Они прыгнули одновременно, и меч Тестара со звоном отлетел в сторону, выбитый из рук страшным ударом, которому Робера научил когда-то Симон, — в корень клинка, у самой гарды.[88] Не дав Тестару опомниться, Робер снова занес топор и с резким выдохом, как колют полено, разрубил ему череп до самого подбородка.

…Он шел по коридору, пошатываясь, время от времени опираясь рукой о стену. Жаклин, растрепанная и зареванная, в изорванном платье, тащила его, хватала за руки. «Она здесь, здесь, — твердила она, — я ее спрятала, бедняжку, она еще не в себе…» Потом он увидел Аэлис в полутемной каморке, пахнущей сыростью и мышами, она сидела на полу, забившись в угол, завернутая в какое-то рядно. При виде Робера глаза ее расширились от ужаса, она стала трястись, затыкая руками рот.

— Любимая моя… — Он опустился около нее на колени, осторожно прикоснулся к руке. — Не бойся, я его убил…

Она закивала, глядя на него с тем же ужасом. Снова появилась Жаклин, всхлипывая и громко шмыгая носом, стала тряпкой стирать что-то с его груди; он оттолкнул ее, снял кожаную безрукавку и бросил Жаклин: «Ступай вымой!»

— Ты узнаешь меня, любимая? — снова обратился он к Аэлис.

— Только не трогай меня, — выговорила она с трудом, едва слышно. — Ради всего святого, не надо… Бог вознаградит тебя, я до конца жизни буду Его об этом молить, но сама я… я не могу больше!

Она стала клониться и упала, как тряпичная кукла, лежала на полу, обхватив голову руками.

— Я не могу больше жить — среди этих зверей, в этом аду! — выкрикнула она глухо. — Если у тебя сохранилась хоть капля — не любви, Бог свидетель, — а простой жалости! — убей меня на месте, я не хочу больше жить!!

— Успокойся, — сказал Робер. — Я… я все сделаю.

Он вышел, состарившись на десяток лет. В зале его встретил Урбан.

— С победой, мессир, — сказал он, поклонившись. — Ты нашел госпожу?

— Да. Друг, ты пока останешься здесь управителем, или… нет, пусть Гитар остается.

— По мне, так лучше он, как же я без вас?

— Хорошо. Ты уже позаботился о… наших?

— Тела господина Симона и господина кюре уже обмывают.

— Потом отнесите их в часовню. А сейчас собери слуг и узнай, где Бертье. Он мне нужен. Да, вот еще что — пошлешь потом в Монбазон, чтобы приехали забрать Тестара. Здесь пусть все вымоют, и скажи Жаклин, чтобы одела госпожу. Но сперва — Бертье! Я буду в скриптории.

Рыжего легаста привели довольно скоро, — видимо, он сам выбрался из своего укрытия, услышав, что власть в замке сменилась, и даже успел наспех переодеться.

— Робер, мальчик мой! — закричал он, простирая руки. — Я всегда говорил, что ты станешь великим воителем!

— Рад видеть вас живым, мессир легист. — Робер подозрительно принюхался. — В какой это выгребной яме вы прятались?

— Где уж было выбирать! Когда эти нечестивые и звероподобные филистимляне,[89] сея вокруг себя ужас и смерть modo ferarum…[90]

— Я понимаю, — прервал Робер. — Грамоте от страха не разучились? Тогда садитесь и пишите.

Филипп робко уселся за пюпитр, прошуршал, как мышь, листами пергамена, выбирая подходящий.

— Такого хватит? — спросил он, показывая лист Роберу.

— Это уж вам виднее. Будете писать матери аббатисе, в Шомон, дабы заранее было все приготовлено к прибытию высокородной госпожи Аэлис, ну, как там сказать — изъявившей желание укрыться в аббатстве. До возвращения ее супруга.

Бертье понимающе покивал, задумался.

— Но ведь супруг… — начал он осторожно.

— Супруга отыщете вы. Сегодня же отправляйтесь в Понтуаз и найдите там банкирскую контору. В Понтуазе есть контора?

— Надо полагать…

— Если нет там — узнайте, где есть. Банкирам скажете, что надо немедля известить господина Донати, что на замок было нападение и госпожа укрылась в Шомоне. Мне говорили, банкиры все друг друга знают, а связь у них не хуже королевской почты.

— Это так, — подтвердил Бертье. — Когда госпожа выезжает?

— Как только сможет. Грамоту напишите немедля, я отправлю с гонцом…