Сломанный клинок

Подойдя к пюпитру, он взял тросточку, осторожно обмакнул в чернила и стал аккуратно выводить букву за буквой. Когда подпись была готова, Берсюир нацепил свои стекляшки и одобрительно покивал:

— Робер из Моранвиля, все правильно. Возьмите, брат Ансельм.

Второй монах взял расписку и вышел. Приор подвинул мешочек к Роберу, повернув кверху печатью:

— Ты знаешь печать Пьера? Проверь, это она — в целости и сохранности. Кстати, тебе следовало сделать это прежде, чем давать расписку. Понятия не имею, сколько тут денег, — Пьер не сказал, — но полагаю, что сумма немалая… судя по весу. Как ты думаешь ею распорядиться? Какие у тебя вообще замыслы?

Робер немного подумал.

— Ну, в первую очередь я бы хотел что-то сделать для Пьера… Для его души, понятное дело, и для Других, которых тоже потерял этим летом… Может, я прямо сейчас оставлю часть этих денег? Пожертвую на монастырь, чтобы их вечно поминали и молились за их души каждый день…

— За душу Пьера у нас уже молятся, как и за всех убиенных в этой кровавой смуте. Но забота твоя похвальна, и Господь это учтет. Сделать пожертвование ты, конечно, можешь, только не сейчас. Отнеси деньги домой, пересчитай и подумай, как ты их хочешь распределить. Сумму, которую решишь уделить монастырю, принесешь потом и не забудь тогда оставить перечень имен тех, за кого ты просишь молиться.

— Само собой, оставлю непременно… — Робер замялся, потом неуверенно спросил: — А ежели за живых? За них тоже можно просить молиться?

— А почему же нет? Можно, конечно. Только напиши отдельно, благо ты грамотный, имя того, за кого просишь, и укажи, что он или она жива. Все понял? А теперь ответь на мой вопрос, что еще ты надумал, чем думаешь заняться?

— Заняться? Еще не знаю, отец мой… Да и прежде надо бы девушку одну в монастырь пристроить, а у нее самой ни лиара. Потому сделаю вклад и за нее. А тогда уж подумаю, как быть…

— Что же, дело доброе, — согласился отец приор. — А в какую обитель она хочет?

— Может, она вообще ни в какую не хочет, да только куда ее девать? Разве что отдать в служанки — так это все равно что определить ее прямо в непотребный дом, потому что рано или поздно…

— Погоди-погоди, что-то я тебя не очень понимаю. Откуда она вообще взялась, эта девица, и почему ты устраиваешь ее судьбу?

— Да это длинная история, отец мой…

— Ничего, спешить некуда, рассказывай.

Робер рассказал. Отец приор выслушал его не перебивая, потом вздохнул:

— Девицу не оставляй, ты ей многим обязан. Еще лучше постарайся выдать ее замуж. А вообще-то, дело простое, сам разберешься, без моих советов… Скажу одно: о монастыре и не помышляй, ибо это великий грех — принудить молодую женщину принять постриг. Сам-то ты чем думаешь заняться?

— Да я и вправду не знаю, — повторил Робер, — тянет меня отсюда уехать, а куда? Нынче вон один легист — он там, в Моранвиле, был нотарием, — так вот он звал к себе, на клерка, говорит, выучу. А я как представил, даже тошно стало… кругом одна измена, про Наварру все говорили, будто любит горожан, а он вон каким предателем оказался. Нет, уйду я отсюда!

— Этих твоих денег, — задумчиво сказал приор, — хватило бы, я думаю, чтобы купить несколько арпанов земли. Почему бы тебе не заняться земледелием?

— И потом дрожать перед любым сеньором, которому вздумается поохотиться на моем поле? Да и не знаю я по-настоящему крестьянской работы… — Робер помолчал, глядя в пол. — Я одно умею — драться… Вот только опять — за что?

— Драться, — повторил настоятель. — Это наука полезная, но опасная. Драться можно, нападая, — это, как правило, плохо, но можно драться и защищая… что-то или кого-то. Это совсем другое дело. Скажи-ка… Пьер тебе никогда не рассказывал о Фландрии? Если ты и в самом деле хотел бы пожить в чужих краях… Почему бы тебе не побывать в Генте? Фламандцы давно добились того, чего хотел добиться Марсель здесь, в Париже. Но мира там тоже нет, они претерпевают великие утеснения от графа Фландрского… и сами не остаются в долгу. Думаю, молодой Артевельде не откажется принять тебя на службу. Особенно с моей рекомендацией, а?