Сломанный меч

— Теперь дети мои… — он достал откуда-то небольшой чанач для кумыса. — Я чуть не забыл… У меня скверная привычка, пью кумыс только собственной закваски. Может, и плохой, но он утоляет мою жажду.

Он взболтал кумыс, налил в резную чашку и протянул Бекназару. Тот принял молча. Абиль налил и Кулкиши.

— Пейте, дети мои…

Бекназар глотнул раз, но тотчас остановился и, подняв голову, глянул Абилю в глаза. Тот не отвернулся, только побледнел. Кулкиши как раз подносил свою чашку ко рту. Бекназар ударил по ней, чашка упала, кумыс вылился. Кулкиши застыл в изумлении. В это время в юрту вошел джигит с известием, что кони поданы. Он заметил происшедшее и в нерешительности остановился у порога.

Бекназар бросил Абилю в лицо свою чашку и молча вышел из юрты. Кулкиши за ним. Абиль не издал ни звука. Кумыс стекал по его лицу, капал на платье, а он сидел, стиснув зубы, и молчал. Джигит рванулся вслед за ушедшими.

— Назад, — коротко остановил его Абиль.

Вбежала Каракаш-аим.

— Что произошло?

Абиль не отвечал.

Бекназар сразу пустил коня в галоп. Кулкиши еле поспевал за ним. Что случилось? Кулкиши не мог сообразить, почему так изменил свое обращение с Абилем Бекназар, и обвинял его. Когда они достигли того места на дороге, откуда открывался вид на бегущую внизу, сверкающую на солнце реку, на всю зеленую мирную долину, Бекназар натянул повод и вдруг пошатнулся в седле. Подоспевший Кулкиши поддержал его. Бекназар был бледен, иссиня бледен, и, видимо, испытывал сильную боль.

— Что с тобой, родимый, что? — суматошно спрашивал Кулкиши. Бекназар в ответ только головой покачал. Горячее дыхание с трудом вырывалось изо рта.

Кулкиши начал ругать Абиль-бия, Бекназар жестом остановил его и склонился на гриву коня. Его вырвало кровью раз, потом другой… Кулкиши потерял соображение от страха и горя, и только и мог сделать, что снял с себя поясной платок и вытирал им рот и грудь Бекназара, рыдая при этом в голос.

Бекназар припал к луке седла, потом снова выпрямился.

— Кулаке, — кусая губы от боли, еле выговорил он.

— Что, родной? Что я могу сделать для тебя, мой барс? — поспешно откликнулся Кулкиши.

— Я тебя об одном прошу, Кулаке, а ты выполни мою последнюю просьбу… Последнюю, Кулаке…

Кулкиши лепетал что-то невразумительное.

— Чему быть, того не миновать, ты не мальчик, Кулаке, сам понимаешь… я выпил яд… Я прошу тебя, никому не говори об этом, Кулаке. Хватит нам кровопролития. Умирали люди до меня, будут умирать и после. Жалею об одном, что не выполнил я свой долг перед народом, не встретил русских. Но вы не пугайтесь, вы встречайте их сами, Кулаке…

Кулкиши захлебнулся слезами и не мог отвечать. Бекназар скрипнул зубами, закрыл глаза и упал на гриву коня…

"Что же там? Почему ничего не слышно? Умер? Или нет? Ни плача, ни крика…" Абиль-бий места себе не находил. Скрипнет чуть громче дверь, залает где-то собака — он тотчас поднимал голову, прислушивался в страхе. Все удивлялись, глядя на него, особенно Каракаш-аим. Он никогда таким не был. Не терял самообладания. Не метался точно в горячке. За один день высох весь, как вяленая рыба. И ни с кем не разговаривал.

Каракаш-аим осторожно подошла к нему, присела рядом. Она не знала, с чего начать разговор.

— Датха, не позвать ли лекаря? — решилась наконец она спросить.

Абиль не ответил. Он все слушал, не раздастся ли плач либо крик, и ни о чем другом думать был не в состоянии.

Но вот у самых дверей простучали копыта коня. Потом кто-то спрыгнул с седла на землю. Абиль вскочил, накинутая на плечи шуба упала. Каракаш-аим поспешила к двери. Возле юрты стоял траурный гонец. Она впустила его.

— Бий, батыр умер… — сказал гонец.

Каракаш-аим вскрикнула. Абиль шевельнул губами, но не сразу смог выговорить то, о чем неотступно думал все время с той минуты, как Бекназар покинул его юрту:

— Что он сказал? Какое оставил завещание?

— Не знаю, бий. Я видел, как пошли на Кель-Мазар рыть могилу.

Абиля даже пот прошиб, такое он испытал чувство облегчения. "Бог милостив", — сказал он и провел обеими руками по лицу, как положено во время молитвы. "Ежели что, не послали бы ко мне особого гонца. Стало быть, подозрений нет…"

— Горемычный батыр наш! Честный был, мужественный, а умен, как столетний старик, — сказал Абиль, стараясь показать гонцу, и своей байбиче, что он оплакивает смерть Бекназара. — Да будет господь к нему ми-лостив. Где есть жизнь, там и смерть. Все мы уйдем в свой день…

Каракаш-аим искренне прослезилась.

Полковник Машин с тремя сотнями казаков вышел из Намангана и направился к Сефит-Булану. Здесь отряд повернул направо и двинулся на восток, чтобы обогнуть гору Бозбу и выйти оттуда на берег Нарына.