Сломанный меч

У войлока восседали седобородые. Они поднялись, приветствуя подошедших.

— Ассалам алейкум, почтенные старцы! — нараспев поздоровался первым Юсуп.

Старики откликнулись нестройным хором.

— Ваалейкум ассалам, сын своего отца! Доброго пути тебе! Да сопутствует вам святой Хызр…

Острые глаза Юсупа сверкнули, остановились на фигуре подростка лет пятнадцати, стоящего у края кошмы. Мальчика окружали вооруженные воины. Изжелта-бледный, с синими дрожащими губами, он бессильно клонился набок, согнув в колене одну ногу. Безжизненно висели опущенные руки. Юсуп отвернулся…

— Начинайте… — негромко бросил он.

Смолкли карнаи и барабаны, люди все до единого опустились на землю. Седобородый улем[27]-богослов начал читать хутбу из Корана. Его слушали, затаив дыхание. По окончании молитвы каждый, как положено, провел ладонями по лицу, и тут же снова заревели карнаи, затрещали барабаны.

— Аллау акбар! Аллау акбар! — хрипло выкрикнул улем несколько раз подряд.

Воины, подхватив подростка под мышки, подталкивали его к кошме.

— Не бойся… не бойся… — уговаривали его. — Ничего страшного не будет, ничего тебе не сделают…

Как завороженные, смотрели все в искаженное ужасом бледное мальчишечье лицо. Он задыхался, слезы стояли на глазах, готовые вот-вот пролиться. Хриплые призывы улема тонули в грохоте барабанов, в завывании труб.

— Аллау акбар… аллау акбар… На путь, указанный предкам… во имя султана… во имя духа священного пророка!

И вдруг высоко вознесся пронзительный женский крик:

— Мой родной! Единственный мой! А-а-ай!

Дрогнули люди, а Юсуп, вспыхнув от гнева, обернулся туда, откуда долетел крик. Высокая женщина в черном платье отчаянно пробивалась сквозь толпу. Ни у кого не поднималась рука остановить, удержать ее. Смертельный страх округлил остановившиеся глаза женщины, по плечам ее метались пряди седых, как степная полынь, волос.

— Люди! Смилуйтесь! Пощадите! Он единственный… еле жив он, несчастный мой! — выкрикивала она сквозь рыдания.

Прикидываясь, что стараются схватить ее, — еще бы, на глазах у биев и аксакалов происходило все это! — люди на самом деле помогали женщине пробираться к белому ковру.

Вооруженные воины окружили подростка, но женщина тигрицей кинулась на них, и они отступили. Старуха изо всех сил прижала к себе мальчика.

— Мама… мама… — всхлипывал он, спрятав голову у нее на груди.

Вдруг чьи-то сильные руки растащили их в разные стороны. Старуха и мальчик рыдали в голос, тянулись друг к другу, но их держали крепко.

— Стойте!

Властный окрик Юсупа будто в камни обратил мрачных воинов; с нескрываемой злостью глянул Юсуп на аксакалов, которым поручено было подготовить жертвоприношение. Потом обратился к женщине.

— Байбиче, это твой сын?

Тяжело дыша, женщина накинула на шею изорванный черный платок и упала Юсупу в ноги.

— Смилуйся! Смилуйся, господин… Он больной, паралич у него, господин! Разве мало еще наказал его аллах, поразив болезнью? Смилуйся, повелитель наш! Единственный внук у меня остался. На могиле его отца земля еще не затвердела. Я, горемычная, пошла помолиться над прахом дорогого покойника, поплакать на могиле, а без меня пришли и забрали у моей невестки, несчастной вдовы, сына-сироту…

Юсуп сверху вниз смотрел на седые волосы, на узкие, слабые старушечьи плечи. Наклонился, поднял женщину.

— Байбиче, я возвращаю тебе твоего внука, не плачь, уведи его, байбиче, — сказал он тихо. — По неразумию забрали его, уведи…

Старуха опешила. Не веря ушам своим, она, раскрыв рот, смотрела на Юсупа. Слезы и пот текли у нее по лицу, капали на платье…

— Ступай… Бери своего внука, байбиче, — повторил ещё раз Юсуп и кивнул.

— Спасибо… Пошли тебе счастье господь на этом и на том свете… Ты спас обездоленного, бог тебя наградит… Спасибо… спасибо… — дрожащими губами лепетала старуха, крепко прижимая к себе мальчика и прикрывая его подолом своего черного платья. Она гладила его по спине и все пятилась, пятилась подальше в толпу, спешила уйти поскорей.

Церемония прервалась. В растерянности стояли аксакалы, бии… Растерялся и Шералы. А Юсуп, бледный от гнева, шарил взглядом вокруг себя, искал виновного, на чью голову можно было бы обрушить злость и досаду.

— Старуху надо было дома успокоить, — еле шевеля губами, выговорил он наконец. — Нельзя было пускать её сюда ни под каким видом.

Абиль-бий при этих словах оглянулся через плечо и позвал:

— Ашир!

К нему тотчас подбежал румяный, миловидный юноша с красной повязкой на голове.

— Слушаюсь, Абиш… — сказал джигит, и видно было, что по одному слову Абиль-бия он готов пойти в огонь и в воду.

Абиль-бий указал на него рукой.

— Берите его!