Сломленная

Суббота, 13 ноября. Каждый раз мне кажется, что вот я уже достигла дна. А потом погружаюсь все дальше в глубины сомнения и горя. Люс Кутюрье позволила обвести себя, как ребенка, настолько, что я теперь спрашиваю себя, не сделала ли она это нарочно… Эта история длится уже больше года. И в октябре Ноэли была с ним в Риме! Теперь я могу понять выражение его лица на аэродроме в Ницце: угрызения совести, стыд, боязнь разоблачения.

Расставшись с Люс, я долго шла, сама не зная куда, как в тумане. Теперь я понимаю: то, что Морис спал с другой женщиной, не очень удивило меня. Мой вопрос: «У тебя есть женщина?» — не был так уж случаен, Не будучи еще сформулировано, смутное и неуловимое предположение витало в пустоте, рожденное из рассеянности Мориса, его частого отсутствия, его холодности. Было бы преувеличением сказать, что я догадывалась. Но ведь не с неба же я свалилась.

«Между нами ничего не изменилось!» Что за иллюзии я строила на основании этой фразы! Может, он имел в виду, что ничего не изменилось, так как он обманывает меня уже целый год? Или он вообще ничего не имел в виду? Почему он лгал? Он думал, что я не способна смотреть правде в лицо? Или ему было стыдно? Тогда почему он заговорил? Наверное, потому, что Ноэли надоело прятаться. В любом случае — то, что со мной произошло, ужасно.

Воскресенье, 14 ноября. Ах, наверное, мне лучше было промолчать. Но я никогда ничего не скрывала от Мориса, во всяком случае, серьезных вещей. Я не могла держать на сердце его ложь и свое отчаяние. Он стукнул по столу: «Все эти пересуды!» У него стало такое лицо, что во мне все перевернулось. Я знаю его лицо, когда он в гневе, и люблю это лицо. Когда кто-то пытается заставить Мориса пойти против совести, рот его сжимается, взгляд делается жестоким. Но на этот раз причина была во мне или почти во мне. Нет, Ноэли не была с ним в Риме. Нет, он не жил с ней до августа. Он виделся с ней иногда, их могли видеть вместе, но это ничего не значит.

— Вас никто не видел, но ты доверился Кутюрье, а он все рассказал Люс.

— Я говорил, что встречаюсь с Ноэли, а не сплю с ней. Люс все исказила. Позвони Кутюрье сейчас же и спроси у него.

— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Я расплакалась. Поклялась себе, что не заплачу, и расплакалась.

Вторник, 16 ноября. Когда он входит, улыбается мне, целует, говоря: «Здравствуй, милая», — это Морис. Его движения, его лицо, его тепло, его запах. И целое мгновенье во мне живет радость его присутствия. Вот так и жить. Ничего не знать. Я почти понимаю Диану. Но это сильнее меня. Я хочу знать все так, как оно есть. И прежде всего, когда он действительно бывает по вечерам в лаборатории? Когда ходит к ней? Я не хочу звонить. Он узнает и будет раздражен. Следить за ним? Нанять машину и следить? Или просто проверять, где стоит его машина? Это гадко, унизительно, но я должна убедиться. Диана притворяется, что ничего не знает. Я просила ее выведать что-нибудь у Ноэли.

— Она слишком себе на уме. Она ничего не скажет.

— Вы знаете об их связи от меня. Если вы ей так скажете, она вынуждена будет отвечать что-то.

Во всяком случае, она обещала разузнать о Ноэли. У них есть общие знакомые. Если бы я узнала что-нибудь, что уничтожило бы ее в глазах Мориса!

Четверг, 18 ноября. Когда в первый раз я отправилась выслеживать Мориса у лаборатории, машина была на стоянке. Я велела подвезти меня к самому дому Ноэли. Недолго же мне пришлось искать. Какой удар в самое сердце! Я очень люблю нашу машину, как верное домашнее животное, в присутствии которого чувствуешь себя в тепле и безопасности. И вдруг она стала орудием предательства. Я возненавидела ее. В отупении стояла я у ворот. Мне хотелось вдруг оказаться перед Морисом, когда он выйдет от Ноэли. Это бы только разозлило его и больше ничего, но я была в такой растерянности, мне необходимо было хоть что-нибудь предпринять, неважно что именно. Я говорила себе: «Он лжет, щадя меня. Если он щадит меня, значит, я дорога ему. В каком-то смысле дело обстояло бы серьезнее, если бы ему было на это наплевать». Мне почти удалось уговорить себя, что это именно так, когда я получила второй удар в сердце: они вышли вместе. Я спряталась. Они меня не заметили и быстро зашагали по бульвару, держась под руку и смеясь на ходу. Потом вошли в большой пивной бар. Меня забила дрожь. Несмотря на холод, я села на скамью. Я дрожала доволь но долго. Придя домой, легла, а когда он вернулся, притворилась спящей. Но когда вчера вечером он сказал: «Я иду в лабораторию», — я спросила.

— В самом деле?

— Конечно.

— В субботу ты был у Ноэли.

Он взглянул на меня так холодно, что это было еще ужаснее, чем гнев:

— Ты шпионишь за мной!

У меня навернулись слезы на глазах:

— Речь идет о моей жизни, о моем счастье. Я хочу знать правду. А ты все лжешь.

— Я стараюсь избежать сцен, — сказал он с видом мученика.

— Я не делаю сцен.

— Да?