Сломленная

Отцы создают себе определенный идеал дочерей, к которому те должны стремиться, но дочери никогда не становятся такими, как хотят их видеть отцы, матери же принимают их такими, какие они есть. Колетте нужна была прежде всего чья-то опека, Люсьенне — свобода. Я их понимаю обеих. Я считаю, что обе они: и Колетта, такая ранимая, добрая, и Люсьенна — энергичная, блестящая — каждая по-своему преуспели.

Мы остановились в той же маленькой гостинице, что и двадцать лет назад, и комната была такая же — может быть, только на другом этаже. Я легла первой и смотрела, как он в голубой пижаме, босиком, ходит взад и вперед по истертому ковру. Он не был ни весел, ни грустен. И вдруг в ослепительном сиянии перед моими глазами встал образ, вспоминавшийся сотни раз, но от этого не потускневший, как будто это было вчера. Морис вышагивает босиком по этому ковру, в черной пижаме. Он отстегивает воротничок — и лицо его как будто в рамке. По-детски возбужденно он говорит о каких-то пустяках. Я поняла, что приехала сюда в надежде вновь найти того страстно влюбленного человека, которого я не встречала уже много-много лет, хотя все мои последующие воспоминания о нем окутаны, как прозрачным муслином, этим давним воспоминанием. В тот вечер, как раз потому, что обстановка была прежней, соприкоснувшись с ним, настоящим, из плоти и крови, курившим сигарету, прежний образ рассыпался в прах. Меня, как громом, поразило открытие: ВРЕМЯ УХОДИТ. Я заплакала. Он сел на край кровати, нежно обвил меня руками:

— Мой милый, малышка моя, не плачь, почему ты плачешь?

Он гладил мои волосы, осыпал частыми поцелуями мой затылок.

— Ничего. Уже прошло, — сказала я. — Мне хорошо.

Мне было хорошо. Комната плыла в приятном полумраке. Губы, руки Мориса были нежны. Мой рот приник к его рту. Моя рука скользнула под пижамную куртку. И вдруг он вскочил, вздрогнув, резко оттолкнув меня. Я прошептала:

— Я внушаю тебе такое отвращение?

— Что за глупости, мой милый! Но я смертельно устал. Это все свежий воздух, ходьба. Мне нужно поспать.

Я забилась под одеяло. Он лег. Погасил свет. Мне казалось, я на дне могилы, кровь в жилах застыла: я не могла ни заплакать, ни пошевельнуться. Мы не были близки со времени Мужена, да и можно ли было назвать это близостью… Я заснула часа в четыре. Когда я проснулась, он входил в комнату, одетый. Было около девяти часов. Я спросила, где он был.

— Ходил прогуляться.

Но на улице шел дождь, а плаща у него не было, и он не промок. Он ходил звонить Ноэли. Она потребовала, чтобы он ей позвонил. У нее не хватило великодушия даже на то, чтобы хотя бы на время несчастного уик-энда он полностью принадлежал мне. Я ничего не сказала. День тянулся. Каждый понимал, что другой делает усилия, чтобы казаться приветливым и веселым. Мы договорились вернуться в Париж, там поужинать и завершить вечер в кино.

Среда, 3 ноября. Приветливость Мориса для меня почти мучительна. Он сожалеет о случае в Нанси. Но в губы он меня больше никогда не целует. Я чувствую себя отверженной.

Пятница, 5 ноября. Я хорошо держалась, но каких усилий это стоило! Хорошо, что Морис меня предупредил. (Что бы он там ни говорил, я упорно продолжаю думать, что он обязан был помешать ей прийти.) Я чуть было сама не осталась дома. Он настаивал. Мы не так часто бываем где-либо, я не должна лишать себя удовольствия быть на этом коктейле. Как объяснят наше отсутствие? Возможно, он думал, что объяснение найдется слишком легко? Я смотрела на супругов Кутюрье, Тальбо — на всех друзей, так часто бывавших у нас, и думала, насколько они в курсе событий. Ведь Ноэли принимает их иногда вместе с Морисом у себя. А другие — они тоже что-то подозревают? Ах, я так гордилась нами — образцовой парой. Мы были олицетворением неувядающей любви. Сколько раз бывала я чемпионкой безупречной верности! Примерная пара разбилась вдребезги. Остался муж, который изменяет жене, и брошенная, обманутая жена. И этим унижением я обязана Ноэли! Это почти невероятно. Да, о ней можно сказать «обольстительная», но, объективно говоря, какая все это чепуха! Эта улыбка уголками рта, чуть склоненная голова. Эта манера смотреть в рот собеседнику и вдруг, откинув голову, залиться звонким, переливчатым смехом. Сильная женщина и в то же время такая женственная. С Морисом она держалась точь-в-точь как в прошлом году у Дианы: на расстоянии, но, вместе с тем, и с оттенком интимности. А у него все тот же глупо-восхищенный вид, что и тогда. Эта идиотка Люс Кутюрье смотрела на меня в прошлом году с таким же смущением. В прошлом году Морис был уже увлечен Ноэли? Это уже случилось? Я тогда заметила его восхищение, да, но не думала, что это чревато последствиями. Я сказала Люс со смехом:

— Я нахожу Ноэли Герар очаровательной. У Мориса есть вкус.

Она вытаращила глаза:

— Ах, вы в курсе?

— Разумеется!