Сломленные

Моя улыбка соскальзывает с лица, когда глаза цепляются за её ноутбук. Из-за наушников, она, видимо, не знает, что я стою за её спиной. Если бы знала, то приложила бы усилия, попытавшись скрыть то, что было на экране.

Вся эйфория, струившаяся по моим венам, превращается в ледяную воду сразу же, как я узнаю заголовок статьи, которую она читает. Это старые новости, но до боли знакомые. Сердце застревает где-то в горле.

Оливия тут же ощущает моё присутствие и, задохнувшись, оборачивается, судорожно захлопывая крышку ноутбука. Она морщит лицо, когда понимает, что уже слишком поздно.

Я отступаю, не в силах остановить образы, вызванные словами в том болезненно преуменьшённом заголовке: «Солдат из Вестона — единственный выживший в душераздирающей трагедии в Афганистане».

— Пол, — она вытягивает руку, а в выражении её лица смешивается сожаление и ужас.

— Я собирался рассказать тебе. Я собирался обо всём тебе рассказать, — у меня охрип голос.

Она морщится.

— Я знаю. Я просто…

— Ты просто что? — глумлюсь я. — Захотела узнать, кого обнимала прошлой ночью? Захотела узнать кто — нет, что почти трахнуло тебя?

— Прекрати, — её голос твёрд, а руки опущены. — Я просто подумала… Что ты никогда не захочешь рассказать мне об этом, и…

— Ты никогда не спрашивала! — взрываюсь я. — Никто никогда не спрашивает! Конечно, ты ходила на цыпочках вокруг да около. Хочешь поговорить о своих снах, Пол? Хочешь обсудить что-нибудь ещё? Все задают какие-то вопросы, начиная с обеспокоенной медсестры и заканчивая бедной жертвой, но никто не встречается со мной взглядами за ужином и не задаёт мне вопрос, как человек человека: «Что там случилось?». Думаешь, мне хочется держать это в себе? Не хочется. Я хочу рассказать кому-нибудь. Я хотел рассказать тебе. Но не тогда, когда ты смотрела на меня, как на пострадавшего ребёнка.

Её глаза застилают слёзы.

— Право рассказывать принадлежало мне, Оливия. Это моя история.

— Тогда расскажи мне.

Я тыкаю пальцем в направлении ноутбука.

— Нет. Удовлетворяй себя разбавленной полуправдой.

— Пол.

На этот раз, когда она приближается, обе её руки вытянуты, будто притягивая меня к ней.

Чёрт возьми, меня одолевает искушение позволить ей обнять меня, даже после того, как она лишила ценности всё, через что я прошёл, весь прогресс, которого мы достигли, прогуглив меня.

Мои руки находят её плечи до того, как она успевает до меня дотронуться, и пальцы сжимаются в недолгом стремлении притянуть её ближе, прежде чем я весьма сознательно, почти грубо отталкиваю её назад. Я не делаю ей больно. Я бы никогда не причинил ей боль, не физическую, но мука на её лице подсказывает мне, что моё отторжение бьёт куда-то глубже.

Хорошо.

— Если бы это зависело от меня, ты бы отправилась в Нью-Йорком первым же рейсом, — говорю я.

Она бросает на меня недоверчивый взгляд.

— Да брось. Из-за того, что я прочла статью о тебе? Экстренное сообщение: я могла сделать это в любой момент.

— Да, но не сделала! — я ненавижу дикую боль в собственном голосе. — Ты ждала этого момента, ждала, когда я начну тебе верить, чтобы ударить в спину. Ждала, когда я захочу тебя.

Лицемерно, конечно. Я прочёл её сообщение. Но почему-то то, что я прочёл одно крошечное сообщение от парня, о котором она никогда даже не упоминала, кажется не таким глобальным, как то, что сделала она. Мы оба виноваты в том, что выискивали друг о друге информацию, да. Но она знала, что этим я не готов делиться. Она не дала мне шанса.

— Я этого не знала! Ты преувеличиваешь и несёшь чепуху, Пол.

Я качаю головой.

— Хочешь знать настоящую причину того, что ты всё ещё здесь? Настоящую причину, из-за которой я не вышвырнул твою упругую задницу, как вышвырнул других, в ту же секунду, как ты вошла в дверь?

Нервозность мелькает на её лице.

— Потому что мы связаны?

Я издаю резкий жужжащий звук.

— Нет. Видишь ли, Оливия, я вынужден вытерпеть тебя три месяца, иначе мой отец выкинет меня на улицу.

У неё слегка отвисает челюсть, что служит доказательством того, что она определённо не знала об ультиматуме моего отца.

— Да, — произношу я, ощущая маленькую победу от боли на её лице. — Уютные вечера у камина? Все те пыточные паршивые ужины, за которыми я выслушивал от тебя о твоём детстве? Во время всего этого я держал своё терпение под контролем, чтобы ты наверняка застряла здесь на достаточно долгое время, дабы обеспечить меня наследством.

У неё сжимаются губы.

— Хватит.

Но я не останавливаюсь. Я добиваю её, придвигаясь ближе и слегка сгибая колени, чтобы оказаться к ней лицом к лицу, с глазу на глаз.

— Ах, а что с тем последним поцелуем? И тем у камина? И каждом другом разе, когда я терпел твои утомительные девчачьи прикосновения?

Она отворачивает голову, но я подставляю кончик пальца к её подбородку, принуждая вернуть взгляд.

— Всё это не для нас. Мне нужно было убедиться, что ты хочешь удержать моего отца и не дать ему избавиться от меня.