Сломленный рыцарь

Дикси уже ждала меня на скамье, руки лежали на бедрах, на лице скромная улыбка. Я пришел на пятнадцать минут раньше, но каким-то образом меня не удивило то, что она уже ожидала меня. Дикси всегда на три шага впереди и всегда в моем распоряжении с тех пор, как приехала в Тодос-Сантос.

Может, поэтому ненависть к ней стала бесцельной. Это просто надоело. Мамы больше нет, и весь спектр эмоций направлен или на скорбь по ней, или на составление плана по возвращению Луны. Дикси больше не угроза, потому что я не волнуюсь, что мама как-то узнает о ней и почувствует, что ее пытаются заменить.

Дикси протянула мне фиолетово-синий смузи. Ягоды и виноград. Мой любимый, хотя мы никогда не обсуждали это, так что я догадался, что это одна из тех вещей, о которой она узнала, пока следила за мной.

– Спасибо. – Я сделал глоток, щурясь из-за заката.

В ответ она убрала прядь моих растрепанных волос за ухо.

– Держишься?

Класс. Разговоры ни о чем. То, что надо. Прямо как горячий отбеливатель для лечения ануса.

– Нормально. – Любимое всеми слово.

– Нет, не нормально. Но я рада видеть, что тебе больно. Подавление боли веществами сделало бы все намного хуже.

Хочу разрушить ее надежду. Сказать ей, хотя я трезв – как и обещал Луне , а не ей, – что я не ем и не сплю. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу маму. И каждый раз, когда я их открываю, то вижу Луну, уходящей от меня, становящейся все дальше и дальше с каждым морганием, как призрак. Мне страшно, что со временем чувство ответственности Луны передо мной ослабнет. Она вернется в Бун. К Эйприл. К ДЕБИЛЬНОМУ ДЖОШУ.

Я хотел сказать Дикси, что меня преследуют две женщины, что для нее у меня нет места в сердце, голове или даже между ними.

Хотя, с того момента как мы встретились, я не сказал ей ничего обидного.

– Когда ты уезжаешь? – Я поменял тему.

Даже простые разговоры о маме с Дикси казались предательством. Я бы сказал папе, что был бы рад, если бы он устроил Дикси допрос с пристрастием на похоронах, но правда в том, что я жалел ее, пока она стояла там. Да уж, она жива, а Роза – нет, но мама была любима. Обожаема. Ее берегли все, а мужчины в семье ставили на пьедестал.

Я никогда не полюблю Дикси подобным образом. Черт, да за маму я бы отдал жизнь без раздумий.

– Найт…

– Это простой вопрос, Дикси, – сорвался я.

В тишине она отдала мне конверт. Он уже был открыт и ужасно помят. Я потер шею.

– Не можешь позволить себе клей? – Я приподнял бровь.

– Прочти его. – Она проигнорировала мое высказывание. – Пожалуйста.

– И тогда ты скажешь мне, когда уезжаешь? – Я усмехнулся, пытаясь заставить ее чувствовать себя нежеланной, но не несчастной.

– Тогда ты скажешь мне, хочешь ли ты моего отъезда. – Она вздернула подбородок.

Это пробудило интерес во мне. Я достал письмо, и первое, что бросилось мне в глаза, – почерк. На меня словно вылили ведро ледяной воды. Потому что я узнал бы его в любое время и где угодно, даже во сне. Аккуратный и решительный, с длинными линиями.

У меня во рту пересохло, взгляд впитывал каждое слово, как будто они были водой.