Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

— Она моя слабость тоже, думаю, вы верно меня поймете и не обидитесь, мой друг.

— Вот видите, доктор, я вам сказал честно, а вы, вероятно, подумали, что вот Пуриньш сейчас пойдет зигзагом. Мы с Магдой нашли друг друга в зрелом возрасте, она моя опора в этом качающемся водовороте событий, верьте мне. Хайль, Гитлер, доктор!

Все привстали.

Закусив еще и высказав свое восхищение гостеприимству хозяина дома, Ланге заметил, что должен откланяться, необходимо посетить оберфюрера, пускай Пуриньш пока задержится здесь, о дополнительных моментах он телефонирует сюда.

Примерно через час Ланге позвонил.

— Оберфюрер передает вам и Эрису привет, Пуриньш. Все сделано основательно. Дополнительно следует: не выставлять и снять все посты наблюдения за группой условно «Фотоателье», на вокзале в день отъезда Графа, у дома Стеафнии. В поезде, до станции Зилупе в вагоне рядом поедет Эрис. Мало что, проверка — и со своим аусвайсом Граф будет в роли размахивающего белым флагом. Эрису надо получить для себя жетон патруля отдела гестапо Остланда о дальнейшей связи: Граф подготовит три тайника на месте, мы пришлем курьера через месяца два. Дайте ему пару телефонов для связи здесь. Если он окажется один в месте, откуда можно позвонить, то использует возможность. Договоримся о рандеву. И последнее. Надо постараться продвинуться в их разведку, у него есть для этого знание языка, аусвайс, опыт, храбрость. Тогда будет толк. И встретиться будет легко. Сидеть в обозе нечего. Еще раз успеха. Об операции «Мимикрия» знаем мы четверо. У оберфюрера все. Еще раз удачи.

Выслушав Ланге, Пуриньш сказал:

— Ну что, Эрис, поздравляю вас с участием в настоящей мужской игре. Выслушайте наставления Панцингера, — и он пересказал их. — Теперь о завтрашней, будем надеяться, поездке. Оденьтесь посвободней, не так, как мы все обычно ходим: в этих кожаных пальто до пола. За версту отдает гестапо. Достаньте какой-нибудь мольберт, берет, курточку, шарф и поезжайте. Ваша задача сопроводить его до Зилупе. И никаких встреч и шепотов в тамбурах с Графом, вы контролируете его выход со станции и точка. Не дай бог его свои возьмут под контрнаблюдение. Действуйте по обстоятельствам. Если его схватят уже там, ближе к лесу, то Граф сообщит из участка в Ригу. Надо будет — пусть отобьется, так сказать, с честью и выйдет из окружения. Это его новым друзьям импонирует. Все ясно? А теперь спать. Утром накормите его, пить — ни капельки. Объясните, что и на запахе горят. Ауфидерзейн. Я еще в управление.

Пуриньш пришел домой издерганным и усталым до чертиков. Вечер выдался забитым всеми этими бесконечными деталями отправки агента, отработкой фальшивых бумаг, согласованиями, при которых истинной правдой нельзя было пользоваться. Надо было втолковать коллегам и дежурным оставить на вечер, ночь и в первую половину завтрашнего дня слежку за разными объектами с тем, чтобы нечаянно не притопать к друзьям Графа и не напугать их новой опасностью. Они и так пугались собственной тени.

Спал Пуриньш неровно. Последние полгода его терзал один и тот же сон. Он идет по людному месту, рынку например, навстречу в толпе идет его покойная мать. Он к ней походит, здоровается, она поворачивается к нему, смотрит с любопытством, отвечает на приветствие, а затем замечает, что, дескать, вы ошиблись, я не та, за которую вы меня приняли.

Сегодня этот сон видоизменился. Мать куда-то исчезла, уехала из города, живет в другом месте. Он часто бывает в этом другом городе, почему-то Гамбурге. Мать живет там в однокомнатной квартире бедно. Но встретиться с сыном не желает. По телефону объяснила: «Знаешь, Саша, у тебя своя дорога, у меня своя келья, я довольна ею». Причем тут келья? Может, потому, что их семья из православных?

Под утро ему приснился еще один сон. Невероятный! Будто сильными, страшно мускулистыми волосатыми руками ломает фашистские свастики и отбрасывает их загнутые концы в стороны, как наколотые дрова, вы думаете кто? Зарс, сволочь, негодяй паршивый…

Утром Граф встал чуть свет. Не спалось. Нервничал, вроде боксера перед первым боем. Вспомнил, как 14 июня сорок первого присвоили ему лейтенанта, а через неделю — война, а еще через три месяца — плен. Немецкий. Затем свобода, дарованная немцами. Теперь опять в плен, но уже к своим, мать их так. К своим, к чужим? А кто есть кто? А, все к черту пусть катится! Не хватало еще повеситься здесь, в этой мансарде. Кому сдалась эта сенсация? Полиции? Еще публичный дом закроют. На неделю. Не дождетесь. В каждую минуту жизни надо из нее выдирать все, что можно, иначе другие хватанут, а ты останешься при своих нищих интересах, попрошайкой, заглядывающим в чужие окна.