Слоны могут играть в футбол

И как только вспомнил про гарпун, острая боль пронзила тело, рана ниже ребра открылась, кровь хлынула и залила ультра-легкий пуховик с ультра-теплой подстежкой. Там, в лесу, когда он бросился на помощь Свете, увидел, как блеснул металл в руке одного из нападавших — что-то вроде гвоздя или шила. Показалось, что его задели, но, может, и не задели.

Потом он чувствовал себя хуже, внутри что-то горело. Но казалось, что это все просто от ударов: тело же может болеть после драки. Кровь, долгое время копившаяся и уже залившая всего его изнутри, теперь вырвалась наружу. Он согнулся, зажал, как мог, рану локтем, не понимая, куда деть букет. Было как-то нехорошо ронять его на землю. И вообще, хоть он и не знал для кого покупал цветы, теперь они уже были в его руках, и значит — должны были быть вручены кому-то.

«Букет для дочери», — бормотал он, хотя давно ушел из магазина, и никто не мог его слышать. Думал: «А ведь умереть вполне возможно. От таких ран люди умирают».

Еще он подумал, что умрет без взрослой дочери, что ее никогда у него не было и не будет, и это заставило его еще немного продержаться. Сколько бы он ни находился рядом с чужими дочерьми, представляя себя отцом, их у него так скоро забирали. Ему обязательно была нужна такая, которую не отнимут, и она должна была появиться сейчас, немедленно, пока кровь капает на землю. Появиться откуда угодно: слева, справа, слепиться из снега.

Было странно видеть себя со стороны: некрасивым, скорчившимся, стоящим на одном колене, роняющим кровь. Нет, тут что-то не то. «Ведь если это я стою на колене, то должен видеть снег и асфальт, и видеть расплывчато: мне же плохо. А я вижу все со стороны и резко, значит, кто-то один из этих людей не я». Как будто он был одновременно и гарпунщиком, и китом, который не мог уже жить без воздуха, поднялся со своей глубины и получил острое железо под сердце.

Вскоре недоразумение разрешилось. Он вернулся в умирающее тело и стал видеть снег, кровь, и все это — расплывчато. Оставалось не так много времени, он поднял голову и увидел идущую навстречу девушку. «Интересно, — подумал он, — только что так много людей было, а теперь все пропали. Пришла».

На улице и вправду не было никого. Девушка приближалась, он стоял уже на двух коленях, потому что — ок, это некрасиво, но стоять на одном было уже невозможно. Девушка подошла к нему, взяла букет из рук и подхватила, падающего. Он упал на нее, запачкал кровью белую куртку, часть цветов рассыпалась, но часть девушка успела удержать. Цвет белой куртки был чуть темнее роз и чуть светлее снега. Как будто он искал такой оттенок белого и ходил долго, может, всю жизнь с розами и снегом в руках, чтобы найти эту девушку.

Глава тринадцатая, в которой наступает весна

Некоторые люди любят зиму. Или просто так говорят от безысходности. Все равно ведь она есть. Можно быть молодым, старым, толстым, тонким, но каждый год зима приходит и на полгода всех замораживает. В нее, как в храм с низким входом, нужно входить смирившись, склонив голову. Смирение — это пароль, входной билет, он выдается в наших широтах при рождении. Наступает новая зима, ты его предъявляешь и живешь дальше.

С детства у него была мечта: чтобы хотя бы год не было зимы. Представлялось это так: вот на дворе осень, достаточно тепло, а потом ничего не происходит, погода не меняется, как будто длится вечное пятнадцатое октября. Все, конечно, немного удивляются, охают, но зима не наступает. А потом приходит весна. И в этом году получилось. Может быть, не для всех, а только для него, ну и хорошо: ведь это было нужно лично ему, он не хотел доставлять другим неудобство.

Он помнил немного: сначала вспышки боли от наркоза, который не действовал, потом темноту от наркоза, который действовал, долгое черное ничего, еще чернее, чем когда пытаешься головой открыть тяжелую крышку чердака. Потом много боли и много темноты. Как будто кто-то забрал тебя туда показать все оттенки черного цвета, показать, насколько ты в нем ничего не понимал, а потом вернул обратно — тебя или только цвет, уже не разберешь. И вслед за этим в глаза ударило солнце, а за окном зеленели деревья.

15 мая дверь кабинета завотделением открылась, туда вошел худой, заросший бородой человек. Завотделением осмотрел рану и стал готовить его к выписке.

— Дмитрий Александрович, — сказал он, — рад был знакомству. Сейчас все подпишу и надеюсь, что встретимся как-нибудь, но не здесь. Сюда не попадайте.

Человек вежливо улыбнулся и подумал, что врач всем это говорит при выписке. Человек не узнавал себя в зеркале и поэтому смотрел в окно, там было много всего, что можно было узнать: листья и солнце. А они уже напомнили ему лицо, которое он видел последним перед тем, как оказаться в больнице.