Слова без музыки. Воспоминания

Собственно, именно старшие ребята организовали мою инициацию по части секса. Все было сделано чисто по доброте душевной — и все с начала до конца подстроено. Когда мои друзья узнали, что я никогда не занимался сексом с женщиной, одна моя знакомая девушка, которая была мне очень симпатична, чудесным образом опоздала на последний автобус до дома и была вынуждена остаться на ночь в Саут-Сайде. К тому времени я уже снимал отдельную квартиру на пару с другим студентом. Девушка спросила, нельзя ли у меня переночевать, и все получилось как-то само собой. Позднее я узнал, что все это было полностью срежиссировано другими. Все знали, что это произойдет. Мои старшие друзья считали, что это важный шаг. А я не счел его особенно важным, но мне было приятно, что в моей жизни это случилось и что со мной была девушка постарше, а не такая же неопытная, как я сам, ровесница. Все было нежно и мило, прошло без конфузов. В наилучших обстоятельствах, какие я только могу себе вообразить.

В начале 50-х никто из моих знакомых в Чикаго не принимал наркотики. Собственно, и наркотиков в обиходе почти не было — даже марихуаны. Возможно, изредка попадалось то, что называли «бензедрином»: про одного парня говорили, что он принимает наркотики, — оказалось, колеса. Но все мои знакомые считали его полным дегенератом.

В моей компании интересовались не наркотиками, а политикой. Осенью 1952-го, когда я был на первом курсе, мы восхищались Эдлаем Стивенсоном, соперником Эйзенхауэра на президентских выборах. Не забывайте: дело было во времена сенатора Маккарти, и Чикагский университет слыл рассадником коммунизма. Что ж, мы действительно изучали Маркса и Энгельса, но совершенно так же, как любую другую экономическую теорию. Одно лишь присутствие Маркса и Энгельса в учебной программе создавало у некоторых впечатление, будто мы все коммунисты. Но на деле лишь немногие придерживались радикальных политических убеждений подобного толка. В нашем понимании радикальным политиком был Стивенсон. Он проиграл выборы, что в мои времена в Чикаго воспринималось как огромная трагедия. Это конец света, казалось нам.

Задним числом мне кажется, что те годы были заполнены не непрерывной учебой, а досугом с краткими перерывами на учебу. Помимо лекций и семинаров, которые я находил в основном занимательными, были самые разные развлечения, особенно концерты в Мандель-холле — маленьком, уютном концертном зале на Тетрагоналях. Там регулярно проводились концерты камерной музыки: например, выступал Будапештский струнный квартет, но также можно было услышать Большого Билла Брунзи, Одетту и целый спектр фолк-певцов и певиц 50-х. Наверно, вам кажется, что я только и делал, что весело проводил время; что ж, если честно, так и было. Я бы сказал, что в те времена ритм моей жизни, как и сегодня, был не просто динамичным, а и очень напряженным. В чикагские годы я приучился жить по графику «круглосуточно семь дней в неделю» — то есть не признавал ни праздников, ни выходных — и, наверно, в те времена, как и теперь, этот распорядок подходил мне идеально.

В студенческие годы я регулярно ездил в Балтимор на рождественские и пасхальные каникулы. А вдобавок каждую неделю разговаривал с родителями по телефону: по воскресеньям, в заранее оговоренный час. Тогда нам казалось, что пятиминутный разговор по межгороду с Балтимором стоит очень дорого. Но вообще-то, он оплачивался по половинному тарифу — с воскресной скидкой. Когда на первом курсе я приехал домой на Рождество, родители спросили, легко ли я нашел себе друзей: ведь другие студенты старше. «Очень легко», — ответил я. И действительно, было ощущение, что обзавестись друзьями совсем несложно. В Чикагском университете царила атмосфера общительности.

В дополнение к еженедельным телефонным разговорам Ида писала мне письма — одно в неделю. Часто послание занимало один листок и не содержало никаких новостей из жизни семьи: Ида просто описывала, как провела день. Примерно тридцать пять лет спустя, когда моя дочь Джулиэт уехала учиться в Рид-колледж, я стал писать ровно такие же письма. От Иды я пе-ренял тот принцип, что содержание письма ничего не значит: нас объединяет уже сам факт его написания и регулярность переписки.