Слова через край

В знак благодарности я тайком от всех внес небольшое изменение в название газеты: вместо «Герольд, ежедневная газета под началом Джона Блита» — «Герольд, ежедневная газета под началом Джона Блита, человека талантливого и сердечного, не говоря уже обо всем остальном».

— Друг мой, вы далеко пойдете, — сказал Блит, — но я не хотел бы, чтобы злопыхатели… сами понимаете… снимите добавление…

Жаль, я уже приготовил ему в подарок сто визитных карточек на отличной бумаге с тем же заголовком.

С того дня я стал кавалером Ришелье. Быть может, и вам известно, что этим псевдонимом я подписывал рубрику «Розовые письма». Ручаюсь, что одно-два письмеца послали и вы — весь город поверял свои тайны кавалеру Ришелье и просил у него совета.

Мне было двадцать лет, я был робок и еще не ведал любви. Немало я узнал на этом месте, узнал, что жены могут изменять мужьям и наоборот, что мечта большинства женщин — упругая грудь и многое другое, заставлявшее меня краснеть от стыда. «Я красива, молода, мне восемнадцать лет (виа Мерулана, 48). Что мне делать?» Таково было одно из писем. Я ответил: «Успокойся, милая девушка, надо уметь терпеливо ждать своего счастья». Мой ответ очень понравился директору, и он похвалил меня перед всеми коллегами. В ту ночь я не сомкнул глаз — виа Мерулана, 48… На другой день я пошел на виа Мерулана. Перед домом 48 сердце у меня екнуло. Но я ускорил шаги еще и потому, что вдруг увидел, как из тумана вынырнул человек и стал разглядывать номера домов. Это был господин Блит.

Почта прибывала три раза в день: двадцать писем в газету и тридцать кавалеру Ришелье. (Кстати, этот псевдоним придумал мой предшественник. Я почтительно заметил директору, что Ришелье был кардиналом, и весьма известным, но он возразил, что мой предшественник явно не имел в виду кардинала.)

Директор прочитывал письма, а затем с улыбкой отдавал мне.

— Мир велик и ужасен, — обычно говорил он.

Однажды в полдень в редакцию пришла госпожа Блит, красивая блондинка лет тридцати.

— Познакомься с кавалером Ришелье.

— Этот?..

— Этот.

— А где же старик Абрам?

— Абрам пишет теперь отчеты о лекциях в католическом университете.

Я покраснел так густо, как в минуты, когда читал интимные письма.

С этого момента я почувствовал, что такое быть кавалером Ришелье… Значит, она тоже читала «Розовые письма». Я утроил свое усердие, и часто рассвет заставал меня над белыми листами. Отныне все превратилось для меня в поэзию: совет, как вывести слишком густые волосы на ногах, рецепт от пор на коже… Ведь она тоже читала!.. Я работал, не зная усталости. Вы, верно, и сами знаете — такая рубрика отнимает уйму времени. Амарантовый Миозотис почти каждый день присылал мне трудные алгебраические задачи, удрученная горем Долорес донимала меня сложнейшими загадками. И это лишь два примера из многих. (Ну мог ли я догадаться, что Амарантовый Миозотис был студентом технической школы?!) Я прибегал к самым хитроумным уловкам, чтобы вставить в ответ коротенькие лирические стихи, пламенные слова любви.

«Воскресшая к жизни Анкона, 61, ты спрашиваешь, принадлежит ли картина „Афинская школа“ кисти Рафаэля? Какое это имеет значение? В неизвестности есть свое очарование, и, как сказал поэт: „Уверенность не украшает жизнь“».

Поэтом был я.

Кто посмел бы остановить мой победоносный марш? Все женщины станут моими: Джиэссе Н₂ — Рим, мятущаяся Изолина — Бари, одинокая Леонида — Венеция.

Но директор рылся в моих письмах, он тоже мечтал о Джиэссе Н₂ из Рима и многих других… Быть может, он уже не раз целовал в губы виа Мерулана, 48…

Да, я его ненавидел. Можно ли вдруг возненавидеть человека? Когда я видел, как плотоядно блестят его глаза, впившиеся в голубой лист с отпечатанным на машинке письмом, мне хотелось крикнуть ему: «Вы пишете „аттракцион“ с одним „т“!» Даже — «Ты пишешь». Может, чтобы его оскорбить, хватило бы этого «ты», брошенного прямо в лицо.

— Ну и ну, — сказал он, протягивая мне записку, — эти мне женщины! Ответьте, как она того заслуживает. Вы умеете.

Я жадно пробежал глазами записку: «Жду тебя в шесть у обелиска. Молодая незнакомка».

Солнце закатывалось, мы зажгли свет. До шести вечера оставалось тридцать минут.

— Конечно-конечно, — ответил я.

Джон Блит нервно прохаживался по комнате. Что-то напевал. Без пяти шесть я с невинным видом поднялся и хотел надеть пальто, как вдруг Блит, откашлявшись, сказал:

— Погодите, молодой человек, я забыл… Напишите мне передовую на тему… на тему… «Чрезмерная страсть масс к спорту»…

Я ни разу не слышал, как скрипят зубы, считал, что это метафора. Но тут я отчетливо услышал скрип моих зубов. Мысленно я видел женщину, благоухающую майораном (разве уже одно это не любопытно?!), ждущую меня у обелиска. Она молода, ее руки на моем лице кажутся мне нежными прохладными фонтанчиками, ее губы ласкают мне ухо. «У тебя поэтическая душа», — шепчет она.

— Я кончаю в шесть, господин Блит…

— Мне, молодой человек, нужно уйти по срочному делу. Статейку…

— Но ведь есть главный редактор, господин Блит…

Ох, он собрался туда, туда… Никогда он не уходил из редакции так рано. Ни разу!