Слова через край

Я уже говорил: надо найти общий закон. Ваша наука, господин сенатор, должна стать более простой. Да, но как найти этот закон, если самые именитые специалисты сами себя ограничивают по мере того, как растет их слава?

Следите за ходом моих мыслей: знаменитый врач берет за визит 100, 200, 300 лир. Кто может заплатить подобную сумму, кроме состоятельных людей? Получается, что пациенты знаменитых врачей принадлежат к одной-единственной социальной категории. А это значит — и к одной физической категории, ибо уровень жизни вызывает изменения и в состоянии, и в настроении человека…

Это мне не по душе. Не потому даже, что люди бедные, малоимущие не могут обратиться за помощью к известным врачам, но потому хотя бы, что такое положение дел задерживает открытие закона, великого закона для всего организма, ибо опыт таких врачей ограничивается только одной социальной группой.

К комиссару полиции Милана

Уже два года я страдаю бессонницей.

Все хлопают меня по плечу, восклицают: «У тебя отменное здоровье!» В самом деле, лицо у меня, слава тебе господи, розовое. Но в мозгу одна за другой гибнут клетки. Каждый украденный у сна час — и тук-тук: погибла тьма мозговых клеток.

Но главное ведь не в этом, а в мыслях, которые приходят, когда ворочаешься под одеялом. Я вижу своих друзей, начальников, женщин, которых люблю; с жужжанием я кружу над ними, точно шмель. Утром мы все встречаемся, они с улыбкой идут мне навстречу, и я тоже приветливо с ними здороваюсь. Они не знают, что я думал о них ночью, иначе не стали бы даже со мной здороваться и помчались бы к Вам, господин комиссар, с жалобой на меня. Я заранее принял меры. Теперь, когда я открыто признался Вам в своем недуге, у меня в случае совершения преступления будут смягчающие вину обстоятельства.

Господин полицейский комиссар, как хорошо было мне прежде! Весело насвистывая, я выходил из дому и погружался в туман, как ребенок в мыльную пену. А теперь я до самого полудня мучаюсь темными мыслями, возникшими в ночной тьме. Они гвоздем засели в моем мозгу.

Скорее пришлите под мои окна на все будущие ночи отряд полицейских с мандолинами и лютнями, и пусть они поют тихие колыбельные песни. Не давайте мне спать, господин комиссар, это — ваш служебный долг. Предупредите преступление!

К Луиджи Фредди

Я побывал в Киногородке: звезды экрана, режиссеры, операторы, техники звукозаписи. Чудесное солнце освещало аллеи и лица. Строгий порядок и работа.

Я на цыпочках отделился от общей толпы, чтобы самому побродить по павильонам, среди статистов. На углу рабочие сооружали фасад дома. Один из них, весело насвистывая, укладывал кирпичи. Я подошел к нему, держа шляпу в руке.

— Простите, — сказал я, — не дадите ли мне автограф?

В этот момент мимо нас с воплями пронеслись несколько почтенных старушек из Милана, которые преследовали Камилло Пилотти, еще не успевшего после съемки снять фрак.

— Да, но я Антонио Дрей, плотник.

Я настаивал, и он с трудом вывел свою подпись на почтовой открытке.

Потом я расспросил его о семье, о чем он думает, что ест, какой у него марки велосипед.

— Снимите меня рядом с Антонио Дреем, — попросил я.

И фотографы — мгновенно, как в Голливуде, — исполнили мою просьбу. Я был очень взволнован. Как раз перед этим «лейка» запечатлела меня рядом с Мастрочинкуе и Виви Джой, а еще раньше я подробно интервьюировал Марио Камерини и других знаменитостей кино, и все это проделал совершенно спокойно.

Но сейчас я был очень взволнован, ведь рядом стоял Антонио Дрей, один из лучших в мире рабочих. Можно спорить о достоинствах актера, сценариста, режиссера. Но наши рабочие вне конкуренции, даже за границей признают их мастерство. И вот передо мной один из лучших плотников в мире.

Теперь ты понимаешь, дорогой Фредди, почему я позвал своих коллег, Бокказиле, Манци, Нандо, Маджо, Баракко, Вальтера, и мы устроили хоровод вокруг Антонио Дрея. Мы расспрашивали его о работе, просили автографы. Вскоре мы опубликуем в газете его портрет, такой же огромный, как портрет Блазетти и Лауры Нуччи.

К Марко Рамперти

Когда глашатаи объявили об избрании двадцати двух новых академиков, я подумал: «Вскоре я буду среди них. Двадцать два человека — это немало, а значит, у меня есть шансы на успех». Я встретил многих друзей, которые бежали, чтобы купить газету. Они тоже надеялись. Я заметил, что все мы тайно надеемся, что нас изберут в академики. Все? Да, все. В Милане 427 писателей и журналистов, 515 художников, скульпторов и архитекторов, и все мы ждем, что нас вот-вот сделают академиками. (В Риме, по последним данным, академиков примерно две тысячи, во всей Италии — около тридцати тысяч.) Вы, дорогой Рамперти, единственный — и я хвалю вас за это, — кто в частных беседах и публично заявляет прямо, что хочет стать академиком.

Всех нас, желающих попасть в академики, объединяет уверенность, что наше избрание будет встречено радостными криками, вот избрание других вызовет взрыв негодования, и первыми, кто проявит это негодование, будем мы сами.