Слова сияния

— Какая разница? — спросила Шаллан.

— Ведь это слово, — продолжил посланник, — простое слово, в котором содержится целый мир, как набухшая почка.

Он осмотрел ее.

— Я не ожидал, что встречу тебя здесь.

— Я...

Инстинкты Шаллан подсказывали ей держаться подальше от этого странного человека. Но ведь у него были вести от Хеларана — вести, которыми отец никогда не поделится.

— А где вы ожидали меня встретить? На дуэльной площадке?

Мужчина раскачался на ветке и спрыгнул на землю.

Шаллан отступила назад.

— Не нужно, — сказал незнакомец, присев на камень. — Меня можно не бояться. Я совсем не умею причинять людям вред. Виню в этом свое воспитание.

— Вы располагаете новостями о моем брате Хеларане.

Посланник кивнул.

— Он очень целеустремленный молодой человек.

— Где он?

— Занимается тем, что считает очень важным. Я вменяю подобное ему в вину, потому что полагаю, что нет ничего более пугающего, чем человек, который пытается заниматься тем, что, по его мнению, важно. Очень мало вещей в мире когда-либо происходили случайно — по крайней мере, в крупных масштабах — из-за того, что кто-то решил повести себя легкомысленно.

— Так он в порядке? — спросила Шаллан.

— В относительном. Послание для твоего отца гласило, что у Хеларана есть глаза поблизости, и он наблюдает.

Неудивительно, что у отца испортилось настроение.

— Где он? — спросила Шаллан, робко шагнув вперед. — Просил ли он вас поговорить со мной?

— Сожалею, юная леди, — ответил мужчина более мягко. — Он передал только короткое послание для твоего отца, и то только потому, что я упомянул, что поеду в вашу сторону.

— О! Я подумала, что он послал вас сюда. Я имею в виду, что ваш приезд к нам был вашей главной целью.

— Получается, что так и есть. Скажи мне, юная леди, говорили ли с тобой спрены?

Гаснут огни, из них уходит жизнь.

Перекрученные символы, которые не должны видеть ничьи глаза.

Душа ее матери в коробке.

— Я... — замялась Шаллан. — Нет. Зачем спренам говорить со мной?

— Никаких голосов? — спросил мужчина, наклоняясь вперед. — Сферы не тускнеют, когда ты рядом?

— Прошу прощения, но мне следует вернуться обратно к отцу. Он будет меня искать.

— Твой отец медленно разрушает вашу семью, — проговорил посланник. — Твой брат оказался прав на его счет. Он ошибался во всем остальном.

— Например, в чем?

— Смотри.

Мужчина кивнул в сторону повозок. Шаллан находилась как раз в том месте, откуда через окно было видно, что происходит в их экипаже. Она прищурилась.

Внутри Виким склонился и писал что-то карандашом, который вытащил из оставленной ею сумки. Он решал математические задачки, которые она принесла.

Он улыбался.

Ее охватило тепло. Тепло, как яркое сияние, как радость, испытанная ею раньше. Так давно. До того, как все пошло наперекосяк. До смерти матери.

Посланник прошептал:

— Два слепца, ожидающие конца эпохи, размышляли о красоте. Они сидели на вершине утеса, высоко над землей, и ничего не видели.

Шаллан посмотрела на него.

— А?

— «Можно ли отнять красоту у человека?» — спросил один у другого.

«Ее отняли у меня, — ответил второй. — Ибо я не могу ее вспомнить».

Этот человек ослеп после несчастного случая в детстве.

«Каждую ночь я молюсь Всевышнему, чтобы он вернул мне зрение, и я смог бы заново обрести красоту».

«Значит, красоту необходимо видеть глазами?» — спросил первый.

«Конечно. В этом заключается ее природа. Как ты сможешь оценить произведение искусства, не увидев его?»

«Я могу услышать музыкальный шедевр», — ответил первый.

«Прекрасно, ты можешь услышать некоторые виды красоты, но у тебя не выйдет познать подлинную красоту, не имея зрения. Только ее малую часть».

«Скульптура, — проговорил первый. — Разве я не могу почувствовать все ее изгибы и выпуклости, касания резца, превратившего обычный камень в необыкновенное чудо?»

«Полагаю, что так, — согласился второй. — Ты сможешь познать красоту скульптуры».

«А что насчет красоты еды? Разве это не произведение искусства, когда повар создает шедевр, чтобы усладить чувство вкуса?»

«Полагаю, что так, — ответил второй. — Ты сможешь познать красоту искусства повара».

«А что насчет красоты женщины, — продолжил первый. — Разве я не могу познать красоту женщины в нежности ее ласки, мягкости ее голоса, в остроте ее разума, когда она будет читать мне философские трактаты? Разве я не смогу познать такую красоту? Разве я не смогу познать большую часть видов красоты, даже не имея зрения?»

«Прекрасно, — ответил второй. — Но что, если тебе отрежут уши, заберут твой слух? Отрежут язык, вынудив тебя замолчать, лишат чувства вкуса? Что, если твою кожу сожгут и ты больше не сможешь осязать? Что, если единственное оставшееся тебе — это боль? Тогда ты не сможешь познать красоту. Ее можно отнять у человека».

Посланник замолчал и наклонил голову, посмотрев на Шаллан.

— В чем дело? — спросила она.

— А ты что думаешь? Можно ли отнять красоту у человека? Если он не сможет касаться, ощущать запах, слышать, видеть... Что, если все, что он знает, это боль? Отняли ли у такого человека красоту?

— Я... — Какое это вообще имело отношение к чему-либо? — Меняется ли боль день ото дня?