Словарь Ламприера

В мрачных картинах, преследовавших императора, Славония представлялась ему сплошной унылой равниной, поросшей чахлым кустарником и дубами. Полноводный Дунай катил свои волны из убежища императора прямиком к Белграду, где осада продолжалась уже третий или четвертый месяц. Генералы императора впали в уныние, близилось лето, а вместе с летом, как подумал Иосиф, глядя на солнце, нежившее его своими целительными лучами, вместе с летом придут болезни. Послания, которые император отправлял своим русским союзникам, теперь отличались краткостью и тяжеловесной иронией. Кто-то предложил назначить награду «любому, кто разыщет армию, крупную и достаточно лохматую, потерявшуюся в этом году между Петербургом и Белградом», — но Иосифу не было смешно. Императрица Екатерина и Эвальд Фридрих фон Герцберг ушли из его снов, чтобы тревожить его наяву: нерадивая союзница и ее приятель со своим Планом. Прусский посланник был в Высокой Порте на хорошем счету. План Герцберга, это орудие пытки, предназначенное специально для Иосифа, постепенно входил в силу, нанося зияющие раны вдоль границ империи, лишая императора всякой возможности защищаться, превращая его в тряпичный мячик, который могли пинать и враги, и союзники, кому вздумается. На дальнем берегу Дравы неожиданно атаковали фуражную партию и перебили всех до единого. Тела убитых были чудовищно обезображены. Иосифу чудился скрежет длинных ножей о точильные камни. Он почти наяву видел, как палачи вершат свою ужасную работу, и ему хотелось остановить их. Он хотел положить конец этой войне, зашедшей в тупик. Информаторы из Порты сообщили ему о мешке. Он висел под аркой у входа в сераль. Длиннее человеческого роста, завязанный веревкой, стонавшей под огромным весом, мешок был сшит из рыбацких сетей. Император содрогался, думая об этом мешке. Конечно, и его солдаты не были святыми. Император знал, почему переполненные лагеря у Семлина внезапно оказывались готовыми принять новую большую партию пленников. Но мешок — это совсем другое дело. Сначала он казался черным, но когда по нему стукнули палкой, все объяснилось. Мешок был черен от мух, которые взвились над ним тучей, прежде чем усесться обратно. Мухи питались. Этот мешок был набит ушами, носами, языками и глазами императорских солдат.

Все это казалось ужасным и бессмысленным. Иосиф думал о том, какие же усилия надо было приложить, чтобы все люди в городе считали такое положение дел естественным. Он подумал о старой Византии и о том, как в распахнутые ворота Константинополя вломилась толпа варваров» глазевших на спокойных чиновников, на замкнутые конторки, на стопы бумаги с приказами и записями древних событий. Он подумал о том, как два мира медленно прорастали друг в друга: дикие завоеватели сделались более организованными, в изношенные механизмы древнего города вливалась свежая струя. И вот — снова варвары. Что с того, что теперь у них были свои чиновники и организованное государство? Несмотря на все их законы, тарифы, бюрократию и систему управления, в самом сердце столицы висел мешок с гниющими кусками мяса, облепленный мухами. В хорошие дни, когда в город прилетал сирокко по пути на северо-запад, Иосиф выходил на балкон из своих апартаментов, чтобы вдохнуть сухой воздух Сахары. После сирокко обычно шел дождь, а когда снова показывалось солнце, от земли поднимался белый пар. Именно в такие дни император очень живо представлял себе город своих врагов.

Сосредоточиться на мешке — это потерять из виду другое, главное: анфилады прихожих и коридоров были так же уклончивы и извилисты, как и обитавшие в них трусливые чиновники. Младший писец в Высокой Порте, случайно направивший не по адресу какую-нибудь докладную записку в первый день своей работы, должен был потратить пятьдесят лет, чтобы, преодолев необъятную лестницу чиновников, младших офицеров, переводчиков и администраторов, добраться до своей цели, то есть среди груды неоконченных бумаг, оставленных его предшественниками, второй раз в жизни увидеть ту самую первую докладную записку. Прихожие вели в другие прихожие, коридоры разветвлялись на множество других коридоров. Исходящие директивы, пройдя через множество рук, представляли собой воплощенную ошибку. И эти чиновники и писцы находятся в средоточии огромной империи, простирающейся далеко за пределы досягаемости их слуха и зрения и известной им не лучше, чем сераль тем самым мухам, что роятся, кормятся, плодятся и умирают в мешке, вывешенном за его воротами, не видя ничего, кроме этого мешка. Но империи они необходимы; ей нужны все эти крючкотворы и бюрократы, все отписки и задержки — без них невозможно оттянуть то, чего не избежать. Здесь, в сердце империи, самое главное — это потерять из виду главное. И в результате ничто не доставляет администрации такого удовольствия, как неожиданности.