Словарь Ламприера

«Принесите ее в жертву», — сказал прорицатель Калхас греческим военачальникам в Авлиде. Флот, безуспешно ждавший попутного ветра, был надолго прикован к побережью Беотии, и чем дольше тянулось это вынужденное промедление, тем упорнее велись разговоры о том, что удача отвернулась от ахейцев, тем больше спорили и ссорились военачальники, пока простые солдаты грелись на солнышке, предоставив вождям разбираться, кто в чем виновен. Может быть, Агамемнона не было при том решающем споре, когда все наконец согласились принести гневным богам подобающую жертву. Испуганные военачальники, наверное, сговорились без него, когда он отлучился на охоту. Ведь Агамемнон убил за свою жизнь столько оленей, что стал любимцем Дианы. Олени, Диана, привычные фишки собрались, начинается следующий раунд… Итак, с легкой руки Калхаса, по всеобщему согласию…

Агамемнон принял решение вождей с твердостью, осознав свою ответственность, и послал за дочерью. Он отправил, посыльного к Клитемнестре, чтобы передать ей невероятную весть: Ифигения должна стать женой Ахилла. Ифигения явилась к отцу и увидела зловещие приготовления; страх перед брачным ложем сменился ужасом перед смертным одром. Она умоляла отца пощадить ее, и глаза ее были полны слез — эти глаза Агамемнон будет потом вспоминать, ворочаясь без сна в палатке под стенами Трои. И все же нож Калхаса поднялся над жертвой и опустился, пронзив невинную плоть, и брызнула алая кровь, и затем… Затем все увидели, что на жертвенном алтаре блеет, моргая желтыми глазами, коза. Девушка исчезла. Люди не понимали, что произошло. Ее подменили? Или она превратилась в козу? Вероятно, тут не обошлось без вмешательства богов, заключили они. История Ифигении имела продолжение (правда, греки, отплывшие в Трою, о том не узнали). Однако в дальнейшей истории главная роль принадлежит не самой Ифигении, а ее родичам. Хотя в результате изменилась ее судьба… А что было потом?

Ламприер представлял себе Ифигению, и она послушно являлась, подчиняясь тайным подводным течениям длящейся войны, возникая в грядущем действе, еще более кровавом и страшном. Он воображал себе состояние Агамемнона: несчастный отец, которого толкают на убиение родной плоти и крови обезумевшие от страха товарищи. Он вынужден пойти на подлый обман, и вот он посылает своей супруге ложную весть. Заточенная в стенах Микен со своими женщинами, рабами, среди призраков аргосских царей — тени Акрисия, Персея, Электриона (отца, сына и внука Данаи, ставшей жертвой своего послушания и неумолимости рока) ждут от нее, разумеется, беспрекословного повиновения воле мужа, — что может несчастная Клитемнестра? И она отправляет Ифигению к отцу. Сколько таких дочерей легло на алтарь? Сколько избегло смерти благодаря случайности, удаче, судьбе или вмешательству богов? Ифигения казалась безвольною куклой, игрушкой в руках перепуганной шайки героев, которые много недель, ожидая у моря погоды, следили за равнодушным к их бедам ветром, пока не догадались, что кто-то очень сильный требует от них жертвы. А увидев на алтаре эту нелепую козу, которую преподнес им несоизмеримо более высокий разум, чем тот, каким мог бы похвастаться даже самый хитроумный среди них, почувствовали ли они его издевательский смех? А кроме того, как уже было сказано, у этой истории будет финал.

Щербатый рот в облаках закрывался, всасывая фиолетовый отсвет речной глади. Перед Ламприером был Ламбет. Старушка-торговка пыталась привлечь его внимание к яблокам.

— Ламбет, — сказал Септимус, забирая статьи на «G », «Н» и часть буквы «I ». — Все подписано?

Два дня прошли в кажущемся безделье. Ламприер грезил, как он кидается к алтарю в Авлиде, словно смеющийся плавтовский раб, глядя сверху на столпившихся славных воителей в церемониальных нагрудниках, хватает девушку в объятия и мчится к поджидающей его лодке. Когда он будет бороться с волнами прибоя, девушку настигнет шальная стрела (шальная стрела?!); потом последуют скорбь (так положено) и отмщение. Джульетта всегда присутствовала в мечтах Ламприера о прекрасном будущем, которое им суждено после тяжелых утрат и долгих лет скорби в разлуке. Утрата Джульетты была так романтична, что Ламприер почти верил в то, что завоевал ее сердце. Ведь был же в действительности тот поцелуй, первый в его жизни, который она подарила ему в библиотеке на Джерси. Она действительно коснулась его щеки губами, она почти обнимала его, помогая подняться, когда он упал тогда, у церкви. Разве этого мало? Эти незабываемые воспоминания заставляли его вновь и вновь строить свои воздушные замки; время от времени он встряхивался, протирал кулаками глаза, потягивался и опять слонялся по комнате. Ламприер жил в ожидании знаков, роковых встреч, знамения небес. Септимус и Лидия, Уорбуртон-Бурлей и даже Боксер — у всех была уверенность в себе, и, наверное, она их защищала. Казалось, все были уверены в себе. Это касалось и Джульетты. Но у него, у Ламприера, уверенности не было.