Словарь запрещенного языка

    О ценности этой книги как словаря пусть судят специалисты — филологи и профессиональные преподаватели иврита. Мне же пусть будет позволительно отметить ту роль, которую сыграл этот ценный труд Феликса Шапиро как первый вклад в становлении еврейского самосознания у меня и у ряда других евреев в СССР. Фото- и ксерокопии этого словаря были оружием нелегальных кружков иврита за железным занавесом, были материализованным символом связи евреев с вожделенной страной их праотцов.

    Уже 10 лет я в Израиле. На полке у меня самые разные иврит-русские и русско-ивритские словари. Но словаря Феликса Шапиро нет среди них, ибо еще до начала массовой алии, когда, наконец, мне дали разрешение на выезд в Израиль, все свои учебники и пособия, служившие для занятий ивритом (кроме одной книги, подаренной уже тогда ушедшим из жизни человеком), я подарил тем, у кого разрешение на выезд было еще в неизвестной дали. Многолетняя роль эстафетной палочки русскоязычных репатриантов в Израиль — высокое предназначение этого словаря.

МУДРЫЙ ДУХОМ И ЮНЫЙ СЕРДЦЕМ

       О Феликсе Львовиче Шапиро (1879—1961)

                             Шуламит Шалит, Тель-Авив

    Там, в прекрасной стране, в селениях наших братьев,

    Расцветает новая жизнь.

    Там песнь землепашца, песня воли и простора

    Звенит в полях.

    Там язык наш звучит, как серебряный колокол,

    Как пение соловья,

    Отдаваясь эхом

    В расщелинах высоких скал —

    Чудный таинственный голос.

Гимн возрожденному языку — ивриту... Эту знаменитую песню на слова сиониста, поэта и переводчика Лейба Яффе пели в двух вариантах. Те, кто мечтали о будущем национальном доме для евреев, находясь в галуте, пели «там» (шам хаим хадашим — там новая жизнь), а те, кто его уже возводил своими руками на земле Израиля, произносили «здесь» (по шират а-икар — здесь песнь землепашца). Сам Лейб Яффе, участник 1-го Сионистского конгресса в Базеле в 1897 году, приедет в страну только через 23 года. Поэтому он-то написал «там». Песню знали в России, пели на конгрессе, а оттуда ее разнесли по всем материкам.

    Хотя и там, как с удивлением узнавали тогда, и с недоверием, порою, продолжают узнавать и сегодня, происходили вещи незаурядные, и жили и творили люди незаурядные. Не всем им оплачено по справедливости и по достоинству. Не обо всех было кому побеспокоиться.

    Иным родственникам, близким людям, друзьям неведомы или неудобны правила игры, требующие качеств борцовских и бойцовских, а подчас мешает личная скромность: свое же, как же о своем громко? Эти мысли приходят снова и снова, когда раздумываешь над судьбой гениального Феликса Львовича Шапиро — лингвиста, историка, этнографа, знатока фольклора, эрудита и педагога ~ человека блестящего ума, горячего еврейского сердца, в котором жила великая страсть, называемая язык иврит...

    Я обращаюсь памятью в столь памятный мне 1963 год. Вчерашняя студентка, начинающая журналистка, я впервые была за границей. В Польше проводилось первенство Европы по баскетболу и было известно об участии в нем и команды Израиля. Неужели я увижу живого израильтянина?.. (Разочарование было двойным: во-первых, эти огромные детины не похожи были на евреев, а во-вторых, они во мне не хотели признавать «свою», называя кто болгаркой, кто армянкой... Не помог и листочек, на котором мама написала по-еврейски, что я, мол, «своя»: «их бин Суламитэ фун Литэ»). Но-сейчас не об этом. Нам обменяли очень мало денег. И кроме двух цветных парасолек (зонтиков) для мамы и для себя, нескольких тоненьких изданий с работами Сезанна, Курбе, Мане и еще кого-то из импрессионистов, я смогла позволить себе только поход в кино на потрясший душу (тогда) фильм «Хиросима, любовь моя». Все остальные злоты пошли на толстую и тяжелую книгу в 800 почти страниц, в синей обложке, на которой золотыми буквами стояло — Иврит-русский словарь. Это и был словарь Шапиро в 28 000 слов под редакцией проф. Б.М. Гранде с его же грамматическим очерком языка иврит, только что вышедшей в свет в Москве и тут же (всего 25 000 экземпляров на всю голодную еврейскую рать!) исчезнувший с советских прилавков и из-под них.

    Впрочем, я могла этот словарь только обнюхивать. Что же это было? Инстинкт? Гены? Привезти из-за границы две парасольки и никому не нужный словарь? Из еврейских букв я знала только составлявшие мое имя, с той записки, да и то прописью, а не печатными буквами. Так что мне доступна была только русскоязычная его часть, но что-то в ней меня поразило. Какой-то странный образ, связанный с солнцем и футляром. Ну-ка посмотрим: солнце на иврите — шемеш. Вот оно. Ну, шемеш и шемеш, ничего особенного. Что же это было? Рэга, рэга... Минуточку. Синоним слова шемеш — хама (חמה). Боже мой, тридцать лет я помнила этот образ, а сейчас могу прочесть на иврите: יצא חמה מנרטיקה (яца хама минартика — все ударения в конце слов) и перевод: солнце взошло, а в скобках — букв, солнце вышло из своего футляра... Вот такой образ... И для меня, и для всех нас солнце-иврит — вышло, наконец, из футляра небытия. Сдается мне, что само слово «иврит», написанное по-русски, я видела тогда впервые...