Этот ответ и стал точкой опоры, благодаря которой за секунду перевернулся весь мир вчерашнего нежинского гимназиста и завтрашнего русского классика. Причем, с головы на ноги. Небожители обрели человеческие черты, цевницы превратились в обычные перья, а писательство – в такое же земное занятие, как и сидение в департаменте. А раз так – то почему нет?
Вскоре Гоголь опубликовал в «Московском телеграфе» свою ученическую поэму, услышал дружное «фи!» публики и критиков, но не впал в отчаяние, что неизбежно случилось бы до судьбоносного эпизода со слугой, а растопил скупленным тиражом печь, и бодро принялся за «Вечера на хуторе близ Диканьки».
«Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесённый школьной идеализации. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окружённого постоянно облаком вдохновения» (П. В. Анненков).
Точнее, Николай Вильгельм Нассауский сам без колебаний отказался от маленького люксенбургского трона ради большой любви, чтобы тут же обвенчаться с женщиной не царских кровей, вдобавок с тремя детьми и толком не развёденной. Но какие колебания, какие троны, когда речь идёт о Наталье Александровне Пушкиной?
«Бесёнок Таша» соединила в себе божественную красоту матери и дьявольский темперамент отца – микс, способный свести с ума любого мужчину, будь он наследником хоть всех земных престолов. Кто из двух девочек, рождённых в этом браке, унаследовал материнский капитал, угадать нетрудно: двадцать лет спустя, теперь уже на внучке поэта, Софье, столь же скоропостижно женился другой монархический отпрыск, великий князь Михаил Романов, тоже внук, но соответственно Николая Первого.
В результате, Михаил Михайлович потерял не только разнообразные династические права, но и матушку, сражённую наповал известием о мезальянсе, и родину, чьи границы молодожёнам было запрещено пересекать. А они не очень-то и хотели, и радостно плодились и размножались в гостеприимных замках Европы. За столетие переплетённые родовые ветви поэта и царя дотянулись аж до английского трона. Но он нам без надобности.
А вот российским монархистам стоило бы обратить самое пристальное внимание на дочерей герцогини Натали Вестминстерской, крёстной мамы принца Чарльза и прапраправнучки Александра Сергеевича. Они – самые что ни на есть распрекрасные кандидатки на наши декоративные скипетр и державу. Куда более эффектные и эффективные, чем всякие там Майклы Кентские и любые другие прямые мужские потомки Дома Романовых, с их монолитным генеалогическим древом.
Потому что, во-первых, коронованная особа у фактической власти в России должна вызывать одно-единственное желание – куда-нибудь её поцеловать, поправить банты и что-нибудь подарить. То есть, ей следует быть существом женского пола, юным и хорошеньким. Во-вторых, здесь вам луна и солнце, ночь и день, монархия и литература – два фамильных рока России, перемноженные друг на друга, и непременно, по всем законам, обязанные превратиться в плюс.
«Водились Пушкины с царями…» (А. С. Пушкин «Моя родословная»).
Полтора года граждане СССР неутомимо требовали свободы для Анджелы Дэвис, шоколадной красотки с курчавым нимбом волос, за что-то томящейся в американской тюрьме. За что? Неважно. Тамошние белокожие всегда несправедливы к тамошним чернокожим. Это давно и неопровержимо доказали Г. Бичер-Стоу в романе «Хижина дяди Тома» и Г. Александров в киноленте «Цирк».
В знак солидарности с афроамериканской узницей наши девушки делали химическую завивку, домохозяйки пекли торт из чёрной смородины с шоколадом, а молодые мамы называли её именем своих дочерей. И рекордное число Анжел было зарегистрировано в загсах как раз во время благодарственного турне оправданной Дэвис по влюблённой в неё стране. Такого восторженного приема и букета из новорождённых тёзок удостоится лишь ещё одна заокеанская смуглянка – Вероника Кастро, она же Марианна из сериала «Богатые тоже плачут».
Родителей свежеиспечённых Анжел не смущало сочетание импортного имени с фамилиями от российского производителя. Во-первых, в СССР уже росли Лолиты, Жанетты, Иветты и Мариэтты. Во-вторых, мешать французское с нижегородским – наша традиция, сформированная годами тотального дефицита на всё нездешнее и красивое. Например, в гардеробе у советского человека запросто могла быть одна заповедная заграничная вещь, которую гордо носили в комплекте с шедеврами родной лёгкой промышленности: французские сапоги с бесформенным пальто на ватине, джинсы «Ливайс» со штапельными кофточками невнятного покроя. И никому не резала ни глаза, ни слух эта эклектика. Не режет и сегодня.