Словацкая новелла

Петер Гал нежно обнял матушку Горскую за плечи, взял ее руку и ласково погладил шрам, оставленный немецкой пулей, как будто хотел успокоить жгучую боль.

— Не сердитесь на мои глупые вопросы. Я не знал, что здесь произошло. Признаюсь вам, что я собирался уехать отсюда тотчас же, как только выхлопочу у вас картину. А сейчас я хочу вас попросить разрешить мне остаться у вас на несколько дней. Я не уеду, пока не нарисую и ваш портрет.

Матушка Горская добродушно улыбнулась.

— Какие там просьбы? Живите сколько хотите, сколько вам понравится.

Она показала на одну из кроватей.

— Спать будете, как тогда, на своей кровати.

Потом она повернулась к портрету сына.

— Сын мой дорогой, если бы ты знал, кто к нам приехал.

Обрамленный цветами, озаренный вечным огнем, улыбался со стены, прищурив глаза, солнечный мальчик.

* * *

Когда художник Петер Гал покидал Полночную Леготу и в последний раз смотрел на деревеньку, из которой молодежь ушла в дымящую долину, а старики со своими воспоминаниями медленно вымирали, в его памяти встал шофер, оповещающий о приезде в деревню: «Полночная Легота, конец света». Еще больше рассердился Гал на него. Ведь эта покрытая дымом долина, с ее кипучей жизнью, с сетью железных дорог и расходящихся во все стороны проводов высокого напряжения, и эта маленькая умирающая деревушка взаимосвязаны, зависимы друг от друга.

Заходящее солнце вырисовывало контуры гор, на темени которых были луга, а по двум склонам — тихие долины с сенниками, с грудами камней, напоминавшими древние могилы. Вечерние тени покрывали крыши деревни. Под одной из них осталась матушка Горская.

Последний раз глядя на удаляющиеся горы, художник вдруг понял, как он назовет портреты:

«Мой край» — мать, «Солнечный мальчик» — ее сын.

Перевод Т. Мироновой.

Ян Йоганидес

ЛИЧНОЕ

— Умер товарищ Мецко, образцовый работник, хороший человек. — Оратор отвел глаза от присутствующих и опустил их на лист бумаги с надгробной речью. — Мы знали товарища Мецко много лет. Некоторые из нас — еще по подпольной работе во время фашизма, другие только слышали о нем, здоровались с ним, решали разные вопросы производства, обращались к нему за советом. Он был примерным работником, супругом, отцом, воспитателем, мы потеряли в его лице специалиста с широким кругозором. Два года назад, когда необходимо было помочь оравскому филиалу завода «Тесла», товарищ Мецко первым добровольно записался в небольшой ударный отряд, поехавший на север, чтобы помочь выполнению плана на молодом сестринском предприятии. Он был сознательным человеком. Его не надо было убеждать в необходимости этой миссии, он знал, где его место, и отправился туда без колебаний. Но твой уход огорчил всех нас, товарищ Мецко. И там, на оравской «Тесло», вдали от друзей, родных и сотрудников, ты неутомимо, вдохновенно работал, подчас жертвуя собственным отдыхом. Ты находил время для выступлений в заводском клубе в качестве актера кукольного театра, именно ты был инициатором «Послеполуденной детской радости». Не знаю, как выразить тебе нашу благодарность за усердие и энтузиазм, с которыми ты работал в нашем заводском клубе Революционных профсоюзов. Ты был хорошим членом профсоюза, честь твоему труду. Мы тебя знали и доверяли тебе. Впрочем, действительно ли мы знали тебя?

Ветер приподнял красное знамя, покрывавшее гроб; одному из пожарных, кларнетисту, кто-то из толпы протянул откупоренную бутылку содовой воды. Кларнетист передал ее дирижеру.

— Почему ты так внезапно покинул нас?

У дирижера взял бутылку невысокий пожилой мужчина в сером костюме, с бородавкой подле самого глаза; он держал под руку супругу покойного и лил ей воду на лицо сквозь вуаль, пока какая-то женщина не отобрала у него бутылку и не приподняла вуаль у потерявшей сознание вдовы.

— Почему ты так внезапно покинул нас?

Алиса, вдова Мецко, стоит у окна и смотрит в небо, как бы к чему-то прислушиваясь.

Как все это близко, еще так близко, словно лишь должно произойти! Как же ты поживаешь? Давай поговорим. Время покурить перед сном. Или время вернуться к далекому прошлому? Уходить вдаль — значит, и возвращаться издали, и если кто-нибудь уходит, не говори, что он удаляется, — быть может, он в этот момент начинает возвращаться, ибо, как сказано, каждый должен иметь где-нибудь постоянное пристанище. Поэтому никогда не тверди «побудь со мной» и «не уходи», ибо при этом ты сама начинаешь уходить, удаляешься первая. Ты сама говорила:

— Разговор возможен, но понимание?.. — Ты улыбнулась: — Я все время одна, и потоку по воскресеньям мне хочется с другими кричать на футболе!