Словацкая новелла

Матей невольно вернулся к теме, которой мы коснулись вчера вечером, сидя за столом. Видно, мучила его загадка — ну и что, что из всего этого получится, ежели человек, к примеру, привыкнет даже книжки читать. Прочитает, скажем, и на дискуссию пойдет, если подвернется такая, встанет и мнение даже свое перед всеми вслух выскажет — вот тебе и все, культурное мероприятие проведено. А потом вдруг, глядишь, с женой ссору затеет, разругается в дым. И все по глупости. Иль сынишку отлупит. А ведь можно было бы и по-другому… Оно, конечно, парнишка выдюжит. Да случаются вещи и похуже.

Скажем, сидишь ты на собрании, и выходит тут начальник цеха, и несет одни чистые глупости. Или же… в общем неверно все излагает, а может, даже и несправедливо говорит. И ты знаешь, что не прав этот мужик, а вместо того, чтоб подняться да свое противопоставить, сидишь себе и сидишь, в голове такая муть, а язык за зубами держишь. Говорить? Не говорить? Стоит? Не стоит? Может, мужик этот обозлится, и наживешь ты себе врага — начальника. С полчаса пройдет, пока решишься рот открыть, а то и вовсе не откроешь.

Видно, гложет это Матея, раз он все к одному и тому же возвращается.

Конечно, работать по-настоящему люди научатся. И в театры ходить, и книжки читать, и ножом с вилкой орудовать привыкнут. Только это все еще не значит «жить по-социалистически».

Занятный человек Матей, это факт. «Колоссальный парень», как сказали бы теперь в Братиславе на самом современном жаргоне. И вправду «колоссальный», хотя ничего в нем колоссального нет. Лицо узкое, живые глазки, в них нет-нет да и промелькнет выражение, какое встречаешь у людей, прошедших огонь, воду и медные трубы. На первый взгляд он производит даже неприятное впечатление. С таким пуд соли съешь, прежде чем разгадаешь его характер: доброта и мужество его обострены и собственными жизненными передрягами, и опытом предшествующего поколения — всю жизнь трудившихся отцов и матерей. Его мудрость и чуть горька, и насмешлива, и сердечна, и по-молодому задорна.

— Пошли, бригада, бай-бай! — свистнул Матей, давая знак расходиться.

Яно и Густо потопали вниз, на остановку четырнадцатого, а Пишта и Феро направились к мосту через Дунай. Йожо с минуту мялся на месте, как человек, раздираемый сомнениями, а затем зашагал к ближайшей улочке.

— Не запутайся в какой-нибудь юбке! — крикнул вслед парню Феро, и в ответ ему с трех сторон грянул смех.

Я попрощалась с Курачкой.

— Вот вы теперь их всех видели, наших хлопцев, — сказал он. — Мировые ребята, а?

— А вы? — ответила я вопросом на вопрос. — Вы же целый вечер были самым кротким из них. А мне казалось, что стоит вам только развернуться — так по земле гром пойдет…

— Ну с чего бы мне разворачиваться! — усмехнулся он. — Мотор у меня слаб, пью мало.

— А что, не любите?

Он опять усмехнулся.

— Люблю — не люблю. Не могу, нельзя мне.

Я оглядела размах его плеч. Они возвышались, словно горный массив.

— Да чему же это повредит?

— Сердце шалит у меня. Сердце, будь оно неладно. Давно это, доктора уж готовы рукой махнуть. В Маутхаузене заполучил.

— В концлагере?

Вопрос был глупейший. Так можно было спросить кого-нибудь из побывавших на Северном полюсе. — За участие в восстании?

— Какое, — он покачал головой. — Если вам нужен герой — так это не я. Я коренной братиславец. По профессии слесарь.

— А как вы туда попали? — задала я еще более несносный вопрос. Более разумные в ту минуту не приходили мне на ум.

На этот раз он рассмеялся:

— Да как в такие места люди попадают? Забрали — и все тут. В сорок втором.

Существует определенный сорт очевидных истин, которые не нуждаются в дальнейших расспросах. Мы поднимались вверх по одной из главных магистралей. Улица была пустынна, только на углу, около ресторана, обнимались неуверенно державшиеся на ногах парни, тревожа криками ночную тишину.

— Ондрейко мой! — И снова: — Штефанко, золотой ты человек!

— Тоже субботу празднуют, — чуть грустновато заметил Курачка.

— А вы как ее празднуете? Дети есть у вас? — Я пыталась завести разговор на самую избитую тему. Он покачал головой.

— Была у меня одна девушка, да замуж вышла, пока я там был. Совсем мы с ней зеленые были, может, поэтому я целых три года о ней об одной только и тосковал. Ну, вернулся, а у нее уже дочка. — Он улыбнулся, как бы извиняясь. — Потом стар стал… так как-то и не получилось… до сих пор. По крайней мере злиться на меня некому, — закончил он бодро, — кроме разве хлопцев моих. Эти, скажу я вам, иной раз так допекут…

— Я вот поговорю с ними, когда снова приду к вам на кран, — рассмеялась я с облегчением. — И наверх заберусь, вы не думайте, не испугаюсь. И не остановить вам меня — ведь вы меня сами пригласили, помните, когда мы с инженером Толнайем мимо вас шли, — выпалила я, чтоб уж твердо закрепиться на теме стройки и подъемного крана.

— С инженером Толнайем мы когда-то на одной парте сидели. И браконьерством занимались, — сказал он.

Мы все еще поднимались вверх по улице.

— Пути наши позже разошлись. Он в реальное двинул, а я — в мастерские.

— Он говорил, что вы начинали вместе. Видно, работали на одном заводе?