Словацкая новелла

Уже на другой или третий день, после того как мы попали в казармы, Шопор спросил в нашей спальне с очень серьезным выражением лица, будто только что побывал у начальства:

— Ребята, а кто из вас умеет писать на машинке?

Я заявил об этом, но не сразу и не гордо, не показывая, что возлагаю на это какие-то надежды. Я признался, что умею печатать на машинке только тогда, когда никто не ответил на вопрос Шопора. Тот обрадовался невообразимо.

— Скажите, что вы еще умеете?

Я пожал плечами. Отвечаю, откуда, мол, мне знать, что еще может потребоваться в канцелярии.

— Вы учитель? Преподаете в гимназии?

Отделенный, конечно, заглянул в мои документы; видно, что все обо мне знает, словом, я ответил утвердительно на его вопросы, ведь другого выхода у меня не было.

— Если вы учитель гимназии и умеете печатать на машинке, две недели будете чистить сортиры.

— Слушаюсь, господин ефрейтор!

Две недели я чистил нужники и коридоры. Я убирал испражнения и делал и испытал все, что только возможно. Меня злило лишь, что отделенный так легко меня «купил», все остальное меня ни капли не унижало. Мне только приходилось живее поворачиваться, чтобы до вечерней поверки успеть надраить коридоры да привести себя в порядок. Через две недели меня сменит другой дневальный. Но и через две недели Шопор не оставил меня в покое. Нужно ли было на кухне чистить картошку или отвезти фельдфебелевым свиньям помои на тележке, отделенный Шопор всякий раз вспоминал обо мне. При этом он не забывал заметить, что ведь я умею печатать на машинке.

Командир отделения Шопор постепенно станет моим богом, о чем он и сообщает, — и я признаю его богом, выполняя самые бессмысленные и самые унизительные его приказы. Я запретил себе думать о нем. Я был готов даже кадить и зажигать перед ним свечи, лишь бы он оставил меня в покое наравне с остальными солдатами. Он возненавидел меня за то, что я был шпак, шпак до мозга костей, который не проявляет интереса к повышению по служебной лестнице, но больше всего за то, что я умею печатать на машинке. Умей он хотя бы двумя пальцами тыкать в клавиши, он стал бы фельдфебелем, получил бы под свое начало провиантский склад, женился бы, нанял бы или построил домик в предместье и держал бы пять-шесть свиней на казенных харчах.

Мой бог Шопор нарушал самые элементарные условия договора между богами и людьми, испокон века признаваемого всеми религиями: у меня власть, у меня три бляшки, я непогрешим, всемогущ, могу стереть тебя в порошок, если мне вздумается, и потому поклоняйся мне, приноси мне кровавые и денежные жертвы, и я дарую тебе раз в день часок или хотя бы точно определенную минуту, чтобы ты мог в это время жить по-человечески, по-своему. Ефрейтор Шопор, как все примитивные, неопытные боги, хотел проглотить нас целиком до последней косточки.

Из-за того что он был всего лишь ефрейтором, он спал не с фельдфебелями, а с нами, с сиволапыми неучами, вынужден был нюхать нашу мужицкую вонь. Это, очевидно, больно задевало его безграничное самолюбие. Заслушав вечером приказы по части, после ужина, когда мы уже лежали на койках, он вдруг командовал «подъем» потому, что ему померещилось, будто наши ботинки поставлены недостаточно аккуратно в ногах постели, и объявлял проверку. Он искал и проверял, что поставлено небрежно, кое-как положено, что стоит, что лежит, готовое к команде, к построению, к ночной тревоге.

Он проделывал это изобретательно, как человек, непрестанно только и думающий о том, как бы еще погонять своих неучей. Шопор ворчал, ругался, швырял за окна наши одеяла, шинели, ранцы, а когда подходил к нашей койке, всякий раз обнаруживал непорядок. Для нас он всегда приберегал какой-нибудь сюрприз. Он не ленился залезть, на четвереньках под нашу койку, послюнить палец и вытащить кусочек соломинки, случайно выпавшей из тюфяка. Этот «сор» мы должны были вынести вдвоем на одеяле и вытряхнуть в мусорную кучу. Подобные наказания, хотя и неприятные для нас, были выдумкой и развлечением от скуки — мы это понимали. Дайте кому-нибудь неограниченную, божественную власть, и он должен непременно попробовать, как мальчуган, зажечь спичку, вправду ли эта власть неограниченна и божественна, поиграть с ней. Если двое взрослых мужчин выносят на одеяле соринку, это может быть забавой для бога. Пожалуйста. Но Шопор начал придумывать вещи похуже. Однажды при вечерней проверке он увидал наши начищенные до блеска ботинки. Когда мы их чистили, вся спальня давала нам советы, припоминая то, что говорили отцы, когда-то чистившие гусарские сапоги, и наконец признала наше дело совершенно безукоризненным. Но Шопор спросил с божественной уверенностью:

— Ботинки чистили?

— Так точно, господин ефрейтор, чистил.

— Подумайте и скажите истинную правду: чистили вы свои ботинки?

— Так точно, господин ефрейтор, чистил.

— Покажите, идите сюда на свет.

Трудно поверить, но Шопор, глянув на подошвы, объявил:

— Бездельники, ничего вы не чистили, все вы врете! Если бы вы их чистили, они были бы чисты как слеза. Смотрите!