Словацкая новелла

— Свинство бросать такой клад. Понимаешь, на этой трубе можно играть не хуже, чем на добром фуяре[3].

— Здесь, в горах? Кажись, ты собираешь оружие для мартинского музея, — сострил я в свою очередь.

— Ну так берись за него, приятель. Хотя бы за один конец. Нет, погоди-ка. Поделимся. Нельзя же тебе прийти с пустыми руками.

Я поплелся за ним, очень довольный. К вечеру мы дотащились до партизанских позиций. Нас было уже тринадцать человек — солдат и штатских, с головы до пят увешанных оружием.

Партизан, пришедший с нами, доложил о нас начальнику. Человек, которою он называл командиром, сидел босиком, потому что сушил сапоги и портянки.

Командир сердечно приветствовал нас.

— Здорово, ребята! — сказал он и поблагодарил за принесенное оружие.

Может, он не встанет и не заметит мою смешную — черт бы ее взял! — фигуру горожанина, который отправился за город на прогулку в шляпе, нахлобученной на глаза, чтобы ее не снесло ветром, и в полуботинках. Но командир не поленился натянуть сапоги на босые ноги, встать и обратиться прямо ко мне, хотя в нашей группе было большинство штатских.

— Вы интеллигент?

Я ответил утвердительно.

— А воевать вы умеете?

Я пожал плечами.

— Дюрко, покажи им, где они могут развести костер. Сегодня еще можно, нас пока не видно. Ребята, погрейтесь, просушите то, что на вас промокло. Те, кто умеет воевать, подумайте до утра, останетесь ли вы с нами. Нам предстоят тяжелые бои. Мы должны пробиться через неприятельскую линию и переправиться через реку. Могут остаться лишь те, кто твердо решил бороться до конца.

Все ясно. Слева от нас расположены Низкие Татры, у их подножия, в долине, проходит линия фронта, и это даже не линия, а скорее сплошная завеса артиллерийского огня. Я не однажды поднимался на этот великолепный горный хребет с обеих сторон. И хотя горы утопали в отвратительном холодном тумане, я мог хорошо здесь сориентироваться или, во всяком случае, так считал. На этих горных вершинах вы можете вертеть меня во все стороны, как щенка в мешке, которого собираются утопить, но я сразу же соображу, с какой стороны Погронье, где находится Липтов. Значит, я могу рискнуть и отправиться в поход.

— Куда вы идете? — спросил еще командир.

— В Липтов.

— В Липтов? — удивленно переспросил он.

И он учинил мне обстоятельный допрос, вникая в мельчайшие подробности.

— Итак, вы направляетесь в Липтов как пропагандист? Гм… — И он предложил мне место у костра. — Садитесь.

Я сел. У меня был тогда совсем неподходящий вид, чтобы поднять боевой дух подпольных национальных комитетов. В этом явно гораздо больше нуждался я сам. Другое дело, если бы командир дал или продал бы мне сапоги. Меня, как и жителей Липтова, совсем не нужно было убеждать, что мы победим.

— А скажите, убили вы хоть одного немца? — озабоченно и вместе с тем очень просто спросил меня командир.

Я тогда только засмеялся, хотя мне было совсем не до смеха. Не только не убил, но и мухи немецкой в корчме не обидел.

Командир хлопнул меня по плечу и в свою очередь рассмеялся. «Смех растопил лед», — подумалось мне еще. Я вынул из хлебной сумки бутылку рому. Командир ударом кулака вышиб пробку, и мы как следует хлебнули. Затем я достал из своей сумки три шоколадные конфеты. Это было в общем все, что там лежало, если не считать рубашки на смену.

Он взял одну конфету, подержал ее в пальцах, оглядел со всех сторон, посмотрел на меня и вдруг сунул конфету в рот, не развернув, вместе со станиолевой оболочкой. Это произошло так неожиданно, что я остолбенел от удивления. А он снова рассмеялся, конфета при этом перекатывалась у него во рту, как шарик в полицейском свистке. Конфета — это всего лишь конфета, но она символизировала высокий уровень моего морального состояния: сберегая ее, я постился два дня. Я не притронулся к этим трем конфетам, слизывая росу с травы и собирая чернику, замерзшую на кустиках. Конфеты дала мне быстрицкая патриотка, когда провожала нас в тот печальный день в горы. А сейчас все это кончилось веселым смехом. Командир при всей своей сердечности, не совсем искренней, подверг меня неожиданному испытанию.

— Какие предрассудки у тебя, интеллигент? — Он выплюнул конфету в костер и теперь уже серьезно спросил: — А вы, гражданин, не думаете, что и пропагандисту следовало бы научиться воевать?

— Конечно, следовало! Но если он до сих пор не научился, так уж вряд ли и научится.

— Ну, научится! Ой, как еще научится! Хотите?

— Хочу.

— Вы говорите, что знаете Липтов?

— Да, знаю, надо полагать. Я недурной турист.

— Значит, вы серьезно хотите научиться воевать?

— Да. Хочу.

Командир, закрыв глаза, прислушался. Я тоже невольно закрыл глаза и тоже прислушался. И ясно услышал справа, слева, с погронской стороны и с липтовской — словом, отовсюду грохот вражеской канонады. Я даже разобрал, как тарахтят пулеметы, отвечая друг другу то короткими, то длинными очередями. Представив себе место, где мы ночуем, я подумал, что наш лагерь среди горных хребтов — это островок, со всех сторон окруженный громом стрельбы и смертью.