Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Если бы отец был повнимательнее, он почувствовал бы, что у мальчика дрожит голос. Но он повторил то же самое:

— Таким еще в детстве переламывают кости.

Дизма с любопытством расспрашивал, как это делается. Отец объяснял тоном знатока:

— Директор знает своих людей и заранее решает, чему будет их учить. Детям размягчают кости, а потом заставляют тренироваться всю жизнь.

Дизма задумался над этим, но для него Эли и с переломанными костями все равно была взаправдашним ангелом, какого он раньше мог вообразить только на небесах. Чтобы еще поговорить о ней, Дизма спросил отца про жизнь цирковых артистов. Медья делал вид, будто знает все на свете, и каждое его слово дети воспринимали как непререкаемую истину.

— Плохая у них жизнь, — рассказывал он сыновьям, — директор платит им мало, верно, думает, что и людям, и животным полезно жить впроголодь. Все утро и весь день они готовятся к вечернему представлению, потом выступят — и спать. Пока кто-нибудь не разобьется.

Дизма содрогнулся, слова застревали у него в горле:

— Отец, а много их разбивается?

Медья и не подозревал, как волнуется сын.

— Много, почти все.

Дизма еле сдерживался, чтобы не разреветься, на глазах у него сами собой навертывались слезы. С тоскою думал он об Эли. А если она и вправду разобьется?.. Нет, этого не случится! Всем сердцем почувствовал он вдруг, почему у нее такие печальные глаза, отчего они устремляются к солнцу и ни на кого не смотрят. Эли страдает, Эли каждый день терпит тяжкие муки — что ни вечер, смотрит в лицо смерти. Ему очень захотелось рассказать ей, как он ее жалеет. Он готов для нее на все, чего бы она ни пожелала. Какая была бы радость, если бы она вдруг появилась у них в доме!

Когда мальчики легли спать и Дизма свернулся клубком под одеялом, воображение его сразу же принялось рисовать картины небывалого счастья. Отец мог бы взять Эли в их семью на воспитание, еды бы хватило на всех. Для нее подошла бы маленькая комнатка внизу. Проснется Дизма утром — а она уже сидит на крыльце. Кухарка приносит завтрак. Они вместе едят, весело поддразнивают друг друга, смеются. А потом играют во дворе. Больше не было бы шумных, диких игр, которые так ненавидит отец. Они примостились бы с Эли где-нибудь в уголке и говорили бы до самого вечера. А после ужина сидели бы на крыльце обнявшись, шептались и смотрели на небо, на яркие звезды над кудрявым орехом. Дизма держал бы в своей руке ее нежную белую руку. Эли перестала бы грустить, все бы время весело смеялась.

Лежа в темноте, Дизма так размечтался, что не видел уже грани между желаемым и действительным. Он твердил себе, что стоит только сильно захотеть, очень сильно — и все исполнится. Ему так живо рисовались картины их счастливой жизни, что он временами разжимал пальцы, чтобы дотронуться до ее руки. Но постепенно зримый образ Эли начал тускнеть. Дизма еще чувствовал ее присутствие, но уже не видел выражения лица, не знал, улыбается она или печальна, не мог представить себе ее волосы, одежду. Плотно зажмурив глаза, он шепотом восклицал: «Эли, Эли!» Но в эту минуту сон затуманил его сознание.

На следующее утро он долго сидел на постели, удивленно оглядываясь по сторонам. То, что так живо виделось ему вечером, теперь было чем-то далеким и ненастоящим. Лишь одно он знал твердо и определенно: Эли взаправду живет на свете. Он стал сомневаться, удастся ли ему уговорить отца взять Эли к ним в дом на воспитание. От этих мыслей у него защемило сердце.

У реки он увидел Пика. С тех пор, как приехал цирк, Пик приходил сюда редко. Дети верили, что он знает все цирковые тайны, и Дизме именно сегодня хотелось у него кое-что выведать.

— Ну, видел наших кикимор? — презрительно спросил он Дизму. — Так вертеться любой сумеет.

Дизма покраснел и смолчал, а Фице и в голову не пришло за них заступиться. Он только повторил слова отца:

— Да им еще в детстве переламывают кости.

Пик нарочито громко рассмеялся:

— Твой отец — дурак!

Оба мальчика обиженно на него взглянули, а Пик был доволен, что по-своему отомстил Медье, который давно уже запретил ему переступать порог своего дома. Через некоторое время Дизма глухо спросил:

— А ваши еще не ушли?

Пик замотал головой:

— Ушли рано утром. Сегодня будут выступать только старшие — так мне Эли сказала, она останется вечером дома.

Дизма разволновался, услышав, что Пик запросто разговаривает с Эли. В действительности парнишка, видимо, узнал это от матери, но был не прочь похвастаться:

— Когда захочу, тогда с ней и разговариваю, да не больно охота: слишком она глупая.

Дизма вспыхнул:

— А ну, заткнись! Ведь я ее…

Он отвернулся, не договорив. Пик дико захохотал.

— Вот погоди, я скажу этой твоей кувыркалке Шпиридоновой, что ты в нее втрескался!

Дизме было стыдно, что он выболтал свою тайну. Ну ничего, он сильнее Пика — тот не посмеет, будет молчать.

— Попробуй, скажи только слово! — пригрозил он. Пик прыгал перед ним, хихикая:

— Пошли со мной, там ты ее увидишь. Я по утрам ношу воду в цирк.

Дизма сразу согласился. Желание увидеть Эли было сильнее, чем страх перед отцом. Только у Фице не хватило смелости уйти со двора.