Словесное древо

деревню — но вся надежда на Ваш присыл денег. Помогите! Лето проходит... Мне ведь

очень тяжело.

Адрес: Москва. Гранатный пер., дом 12, кв. 3.

С товарищеской преданностью Н. Клюев.

196. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

Лето 1933 г. Москва

196

Дорогой мой племянник. Кланяюсь тебе и посылаю свое благословение, извини,

что задержал прилагаемые стихи, но всё время у меня, как и у тебя, занято новым

человеком, который вошел в мою жизнь. Прекрасный и свежий, как лесное карельское

озеро, - он пьет мое сердце, мои слезы и поцелуи, просыпаюсь и не верю своим глазам

— на твоей подушке пепельные волосы, тончайшего очертания лицо, залитое густым

шиповником. Он нежен и внимателен ко мне — утешает меня сладкими словами, на

какие способен <нрзбр>. Что будет даль<ше> — Бог знает, но сейчас сердце мое хотя и

в скрытой тревоге, но согрето, ведь их я не дождался и не слышал от тебя. Кольцо твое

получено и висит на кухне на гвоздике над полкой верхней. Я тронут доверием

Зинаиды ко мне — еще не остывшему, по ее словам, негодяю! Кланяюсь ей и мысленно

преподношу самую белую розу. Прошу тебя в свою очередь позвонить Прокофьеву о

скорейшей высылке аванса. С книгой, конечно, ничего путного не выйдет. Похлопочи,

дорогой друг, напоследках — постараюсь тебя больше не беспокоить. Я очень болен —

опять сильнейшие головокружения и т. п.

Настоящие стихи приложи к книге. Жду немедленного ответа. Нельзя ли прислать

цветного оттиска моего портрета!? В книгу я желал бы меня, читающего

«Погорельщину». Это было бы весьма разительно!

Как твои карие яхонты? Померкли для меня — твоего придворного поэта

навсегда?.. Целую тебя в них, пусть они поплачут о моей и своей судьбе! Знать это —

утешительно. Адрес: Москва, Гранатный переулок, № 12, кв. 3. Николаю Алексеевичу

Клюеву.

197. Л. Э. КРАВЧЕНКО

22 мая 1934 г. Томск

Дорогая Лидия Эдуардовна! Получил Вашу драгоценную телеграмму, всем сердцем

благодарю за нее. Слова Ваши явились для меня великим утешением и подкрепили

меня душевно. На белом свете весна, а я всё за решеткой. Отправку в Колпашев

обещают на 24-ое мая, но это не наверно. Больше нет сил и навряд ли я выдержу, так

как здоровье мое очень плохое и я без съестных передач и какой-либо помощи. В окне

светит голубым бархатом май, по-видимому, в здешних краях лето лучше, чем в

Ленинграде. Соседи-сибиряки рассказывают, что в Нарыме есть пчелы, созревает греча

и огурцы, множество рыбы, но всё это гадательно, и мне не верится во что-нибудь

хорошее на моем пути. Но Бог милостив, быть может, призовет меня скоро в иной край,

где нет ни печали, ни воздыхания. В моем настоящем положении это упование —

желанная мечта и избавление. Как только приеду в Колпашев — напишу и буду ждать

обещанного в телеграмме. Нет ли у Вас кого-либо знакомого в г. Томске? Нельзя ли

попросить сделать мне съестную передачу? Какое было бы счастье? Нельзя ли

спросить у знакомых в Питере нет ли, в свой черед, у них знакомых в г. Томске? Прошу

Вас узнать, что с моей квартирой в Москве? Адрес: Гранатный пер., № 12, кв. 3. Дарье

Леонтьевне Швейцер. Я писал, но письма, видимо, не доходят. Еще раз благодарю за

память и за заботу! С сердечным уважением и преданностью целую Ваши руки. Горячо

приветствую и кланяюсь всей Вашей семье. Как здоровье Толи? Как он себя чувствует?

Жизнь ему и счастье! Прощайте! Простите!

Кланяюсь прекрасному Вашему городу, где я жил так счастливо! Наверно, мне его

больше не видать. Ах, жизнь, жизнь! Всё прошло, как одна неделя!

Еще раз прощайте! И благодарю, благодарю...

Известите телеграфом о получении этого письма!

Прощайте. Н. Клюев.

198. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

5 июня 1934 г. Колпашево

197

Незабвенное дитятко, здравствуй! После четырех месяцев хождения по мукам я, как

после кораблекрушения, выкинут на глинистый, усыпанный черными от времени и

непогоды избами — так называемый г. Колпашев. Это чудом сохранившееся в

океанских переворотах сухое место посреди тысячевер-стых болот и залитой водой

тайги — здесь мне жить пять унылых голодных лет и, наверное, умереть и

похорониться, даже без гроба, в ржавый мерзлый торфяник. Кругом нет лица

человеческого, одно зрелище — это груды страшных движущихся лохмотьев этапов.

Свежий человек, глядя на них, не поверил бы, что это люди. Никакого пейзажа —

угрюмая серо-пепельная равнина, над которой всю ночь висит толстый неподвижный

туман, не поддающийся даже постоянному тундровому ветру. От 10 часов до четырех

светит солнце и даже жарко, но люди, выходя по делам, и в эти часы несут на руках

ватное платье — не надеясь на устойчивость погоды. Говорят, что в этом году лето

будет хорошее, ну приблизительно, как август на Вятке. В сентябре уже ледовитый

снег и так до половины мая. Гибель моя неизбежная. Я без одежды и без денег. Как

политссыльный я должен получать паек: 15 кило ржаной муки, 2 кило крупы, 800

гр<аммов> сахар<ного> песку и 15 гр<аммов> чаю — вот и всё на целый месяц. Но и

этот жалкий паек я не могу выкупить. Все четыре месяца я питался лишь хлебом и

водой, не всегда горячей. Теперь привыкаю есть, но после каждого куска поднимаются

страшные боли в животе - я иссох так, что прежние кальсоны обшивкой обвивают два