Словесное древо

птицах Божиих», «В красовитый летний праздничек», которые только глупец или

бесчестный человек обойдет молчанием, как порождение иного мира, земли и ее

совести, которые суть подлинная моя стихия.

И если разные Городецкие с длинным языком, но коротким разумом, уверяют

публику, что я родился из Блока, то сие явление вытекает от скудного и убогого сердца,

которого не посещала любовь, красота и Россия как песня.

<1923>

20

Городецкий супротив Блока - просто-напросто вонючий меща-нишко, настолько

опустошенный, что и сказать нельзя.

<1923>

21

Исчадие питерских помойных ям, завсегдатаи заведений двенадцатого сорта, слизь

и писуарная нежить, выброшенная революционной улицей, усвоившая для себя только

пикейную жилетку и фикса-туарный пробор, со смердяковским идеалом открыть кафе

40

в Москве «для благородных» - проклята в моем сердце и не прощена в моей молитве. У

нежити крылья нетопыря, ей не взлететь выше крыши «Европейской» гостиницы. Там

она и правит свой смрадный шабаш своим будто бы железным искусством, ругаясь над

народной душой и кровью. Мой же путь - тропа Батыева ко стенам Града невидимого.

Да будет так! Да свершится! Иду и пою.

<1923>

22

У меня не мера какая-нибудь и не свирель, как у других поэтов, а жернова, да и то

тысячепудовые. Напружишь себя, так что кости затрещат, - сдвинешь эти жернова

малость. Пока в движении камень, есть и помол - стихи, приотдал малость - и

остановятся жернова, замолчат на год, на два, а то и больше.

Тяжел труд мельника.

<1923>

23

Я думаю, что священный сумрак гумна не менее священен, чем сумрак готических

соборов.

23 февраля <1923>

24

Есть подземный пчельник с земляным пасечным дедом. Там черные (антрацитовые)

ульи и черный мед в них - мед души народной. Серебряные пчелы множат тяжкий мед.

Серебро на черни - морщина на лике России, глубь зрачков ее, на дне которых

полощутся лазурные ангелы. Там рождается голубоо-кость и серебро риз - чистая риза

Христа.

Блюдут подземные пасеки, посвященные от народа: Александр Свирский, Лазарь

Муромский, их же сонм не перечислишь. Тьмы серафимов над печью, Агнец-коврига

— поющие знаки вечности, за ними же следует Лев, Ангел, Телец и Орел.

Лев — страж умный, Орел — очи мысленные, Ангел — сердце слезное, Телец —

плоть. Для плоти же Тельца хлев — формы земные: изба, гумно, посев, лен и одежда.

Огонь же не разгадан и ангелами — он от уст Агнца. От огня - Роза поцелуя. Рождество

поцелуя празднуется, как некогда рождество слова во плоти (Слово стало плотию).

Подземные пасечники это знают.

Февраль 1923

Чтобы быть писателем, — надо быть богатырем Черномором, чтобы во всякое

время выйти из книжного моря на злат берег, где нетленный город Красоты и Иван-

царевич - мирское сердце.

Апрель 1923

26

Паровому котлу нечего сказать на языке искусства и религии. Его глубины могут с

успехом исчерпать такие поэты, как Бердников или Арский. Мы же помолчим до

времени.

20 июня 1923

27

Критики моей поэмы «Мать-Суббота» указывают на умность этого произведения,

противопоставляя ей «глуповатую поэзию» как подлинную. Конечно, если считать

поэзией увядающую розу, луну и гитару, то мои критики правы.

Мой же мир: Китеж подводный, там всё по-другому. Рассказывая про тайны этого

мира, я со страхом и трепетом разгребаю словесные груды, выбирая самые точные

образы и слова для выявления поддонной народной правды. Ни убавить, ни прибавить

словесной точности я не дерзаю, считаю за грех. Самоцветный поддонный ум может

быть судим только всенебесным собором.

41

«Мать-Суббота» — избяной Экклезиаст, Евангелие хлеба, где Лик Сына

Человеческого посреди животных: льва, вола, орла и ангела любви Иоанновой.

20 июня 1923

28

Популярность не есть прекрасное. «Чудный месяц» популярен, но слава его позорит

искусство. В квашне Анны Ахматовой - закваска «чудного месяца», оттого ахматовские

бисквиты стали вкусны для чистой публики. Это зловещий признак, и я не радуюсь

такой бисквитной популярности.

«Сердце словно вдруг откуда-то...» - вот строчка, которой устыдился бы и Демьян

Бедный! А она пышно напечатана в «Тяжелой лире» Владислава Ходасевича... Проходу

не стало от Ходасевичей, от их фырканья и просвещенной критики на такую туземную

и некультурную поэзию, как моя «Мать-Суббота». Бумажным дятлам не клевать моей

пшеницы. Их носы приспособлены для того, чтобы тукать по мертвому сухостою так

называемой культурной поэзии. Личинки и черви им пища и клад. Пусть торжествуют!

>

Ходасевич это мертвая кость, да и то не с поля Иезекиилева, а просто завалящая.

<1923>

30

Я очень люблю живопись старых голландских мастеров, их пищ-ные миры, города

из редиски, рыб и окороков, - пир сытости, смачных губ и беспощадных зубов... Но в

стране еды и здоровья, в сальном и брюквенном воздухе не слышно свирели ангела,

стука его золотого цепа, молотящего жито созвучий.

<1923>

31

Блок отгорожен от живого солнца и живой земли Офицерской улицей. Теперь он

ближе к подлинной России и к избяному раю, чем к так называемой жизни.

<1923>

32

Мне надо идти куда-нибудь в приход священником, и ничего мне не нужно,

насущное будет. Уж слишком тяжел стихотворный крест.

Декабрь 1923

Сегодня во сне слышал стихи: