Словесное древо

Как бы хотелось пролить к тебе сердце свое, высказать, что накопил, но бумага

тоже, как жизнь, конечна. Буду ждать от тебя письма — оно будет для меня великой

радостью. Телеграмму я получил. Она мне очень помогла и укрепила душевно.

Прощай, дитятко! Будь счастлив. Пусть мое страшное несчастие научит тебя, как

нужно быть четким и бережливым к своей судьбе в жизни! Кланяюсь моим друзьям!

Кланяюсь тебе - единственному и незабвенному в жизни и смерти моей. Прощай!

Прости!

Колпашев, до востребования.

5 июня 1934 г.

199. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

10 июня 1934 г. Колпашево

Дорогая Надежда Федоровна! После четырех месяцев тюремной и этапной агонии я

чудом остался живым, и, как после жестокого кораблекрушения, когда черная пучина

ежеминутно грозила гибелью и океан во всей своей лютой мощи разбивал о скалы

корабль — жизнь мою, — до верха нагруженный не контрабандой, нет, а только

самоцветным грузом моих песен, любви, преданности и нежности, я выброшен

наконец на берег! С ужасом, со слезами и терпкой болью во всем моем существе я огля-

дываюсь вокруг себя. Я в поселке Колпашев в Нарыме. Это бугор глины, усеянный

почерневшими от непогод и бедствий избами. Косое подслеповатое солнце, дырявые

вечные тучи, вечный ветер и внезапно налетающие с тысячеверстных окружных болот

дожди. Мутная торфяная река Обь с низкими ржавыми берегами, тысячелетия

затопленными. Население - 80% ссыльных - китайцев, сартов, экзотических кавказцев,

украинцев, городская шпана, бывшие офицеры, студенты и безличные люди из разных

концов нашей страны — все чужие друг другу и даже, и чаще всего, враждебные, все в

поисках жранья, которого нет, ибо Колпашев давным-давно стал обглоданной костью.

Вот он - знаменитый Нарым! - думаю я. И здесь мне суждено провести пять звериных

темных лет без любимой и освежающей душу природы, без привета и дорогих людей,

дыша парами преступлений и ненависти! И если бы не глубины святых созвездий и

потоки слез, то жалким скрюченным трупом прибавилось бы в черных бездонных ямах

199

ближнего болота. Сегодня под уродливой дуплистой сосной я нашел первые нарымские

цветы - какие-то сизоватые и густо желтые, — бросился к ним с рыданием, прижал их

к своим глазам, к сердцу как единственных близких и не жестоких. Они благоухают,

как песни Надежды Андреевны, напоминают аромат ее одежды и комнаты. Скажите ей

об этом. Вот капля радости и улыбки сквозь слезы за все десять дней моей жизни в

Колпашеве. Но безмерны сиротство и бесприютность, голод и свирепая нищета,

которую я уже чувствую за плечами. Рубище, ужасающие видения страдания и смерти

человеческой здесь никого не трогают. Всё это — дело бытовое и слишком обычное. Я

желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в

Колпашеве. Недаром остяки говорят, что болотный черт родил Нарым грыжей. Но

больше всего пугают меня люди, какие-то полупсы, люто голодные, безблагодатные и

сумасшедшие от несчастий. Каким боком прилепиться к этим человекообразным,

чтобы не погибнуть? Но гибель неизбежна. Я очень слаб, весь дрожу от истощения и от

недающего минуты отдохновения больного сердца, суставного ревматизма и ночных

видений. Страшные темные посещения сменяются областью загробного мира. Я

прошел уже восемь демонических застав, остается еще четыре, на которых я

неизбежно буду обличен и воплощусь сам во тьму. И это ожидание леденит и лишает

теплоты мое земное бытие. Я из тех, кто имеет уши, улавливающие звон березовой

почки, когда она просыпается от зимнего сна. Где же теперь моя чуткость, мудрость и

прозорливость? Я прошу Ваше сердце, оно обладает чудотворной способностью

воздыхания. О, если бы можно было обнять Ваши ноги и облить их слезами! Сейчас за

окном серый ливень, я навьючил на себя все лохмотья, какие только уцелели от

тюремных воров. Что будет осенью и бесконечной 50-градусной зимой? Временно или

навсегда, не знаю, я помещен в только что отстроенный дом, похожий на дачный и в

котором жить можно только летом. Углы и конуры здесь на вес золота. Ссыльные

своими руками роют ямы, землянки и живут в них, иногда по 15-ть человек в землянке.

Попасть в такую человеческую кучу в стужу считается блаженством. Кто кончил срок и

уезжает, тот продает землянку с печкой, с окном, с жалкой утварью за 200-300 рублей.

И для меня было бы спасением одному зарыться в такую кротовью нору, плакать и не

на пинках закрыть глаза навеки. Если бы можно было продать мой ковер, картины или

складни, то на зиму я бы грелся живым печужным огоньком. Но как это осуществить?

Мне ничего не известно о своей квартире. Нельзя ли узнать и написать мне, что с нею

сталось? Хотя бы спасти мои любимые большие складни, древние иконы и рукописные

книги! Стол расписной, скамью резную и ковер один большой, другой шелковый,

старинной черемисской работы, а также мои милые самовары! Остальное бы можно

оставить на произвол судьбы. В комоде есть узел, где хранится плат моей матери,

накосник и сорочка. Как это уберечь?! Все эти вещи заняли бы только полку в Вашем

шкафу. Но что говорить об этом, когда самая жизнь положена на лезвие! Продуктов