Словесное древо

слушал в моем чтении - и может ясно представить мои преступления. Как принимать

мой перевод в Томск? К хорошему это или к худому? Как живет и чувствует себя

Сережа? Близок ли он к Павлу и Рюрику? Если они Вас не посещают, то я весьма рад

этому. Еще раз прошу не забывать меня весточкой. Я ведь живу от письма до письма. В

опись я забыл внести фонарь железный, что висел над столом. И икону Николы с

Григорием Богословом в рост, Никола в ризе черными крестами. Размер 6 вер<шков>

на 4 вершка, 15-й век. От Толи не получаю уже три месяца никаких известий. Нельзя

ли ему написать под каким-либо предлогом, не упоминая меня, чтобы он ответил Вам,

и я узнал, что он жив и благополучен? Низко кланяюсь всем милым сердцу. Прощайте.

Простите! Адрес: Томск, пер. Красного Пожарника, изба № 12. Мне.

26 ноября 1934 г.

227. И. Э. ГРАБАРЮ

7 декабря 1934 г. Томск

Игорю Грабарю от поэта Николая Клюева. Я погибаю в жестокой ссылке, помогите

мне, чем можете. Милосердие и русская поэзия будут Вам благодарны. Адрес:

Север<о>-Западная Сибирь, г. Томск, переулок Красного Пожарника, изба № 12.

7 декабря 1934 г.

228. В. Н. ГОРБАЧЕВОЙ

Наголо — первая половина декабря 1934 г. Томск

<Пишу Вам чотвертое письмо, <дорогая Варва>рия Николаевна. <В них я говор>ил,

что удастся, <быть может>, кое-что из моего <имущества прода>ть и выслать <мне

деньги на> хлеб. Свыше человеческих сил мое страдание. Быть может, уцелело что-

либо из продуктов: в чайном поставце осталась четверть хорошего чаю не раску-

поренной, и в стеклянной чайнице высыпана другая четверть фунта. Кофе в глиняной

зеленовато-черной большой сахарнице с крышкой, жареный, два фунта, цикория в

пачках. В кухонном столе двадцать фунтов гречи. Ах, если бы чудом всё это уцелело!

Много и другого: макароны, рис, пшено, всего не помню. Быть может, удалось бы со-

орудить посылочку. Какое бы было счастье! Жадно жду письма от Вас. Нельзя ли

вспомнить мужских черных ботинок? Они совершенно хорошие, и мне хватило бы их

надолго. Есть и сандалии. Одним словом, всё, что можно. Побеспокойтесь! До

гробовой доски не забуду Вашего милосердия. Вся надежда, что в течение декабря что-

нибудь выяснится с деньжатами. Иначе меня выгонят на улицу. За угол нужно платить

20 руб. в месяц.

223

С января можн<о бы было ужо нанять отдельн<ую комнатушку^ но, повторяю,

не<где взять ежеме>сячные 20 руб. <Толечка не мо>жет ничего боль<ше сделать. Он>

живет только на <ученическую сти>пендию, соверше<нно без помощи>, так как

родньке его оставили^ переехали на постоянное <местожительство> в Севастополь. За

семьей-то ему было легче, а теперь вовсе тяжело, желательно бы не сломать резной

спинки у моей скамьи. Скамья разбирается, и спинка снимается, только выбить

клинышки с испода и положить спинку плашмя на скамью, перевязать, и она не

сломается при перевозке. В Томске глубокая зима. Мороз под 40°. Я без валенок, и в ба-

зарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко

хлеб. Деньги от двух до трех рублей - в продолжение почти целого дня — от 6 утра до

4-х дня, когда базар разъезжается. Но это не каждое воскресенье, когда и бывает мой

выход за пропитанием. Из поданного варю иногда похлебку, куда полагаю всё: хлебные

крошки, дикий чеснок, картошку, брюкву, даже немножко клеверного сена, если оно

попадает в крестьянских возах. Пью кипяток с брусникой, но хлеба мало. Сахар

великая редкость. Впереди морозы до 60°, но мне страшно умереть на улице. Ах, если

бы в тепле у печки! Где мое сердце, где мои песни?! Еще раз умоляю о письмах. Про

запас прощайте. Кланяйтесь моим знаменитым друзьям — русским художникам и

поэтам!

229. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

1 января 1935 г. Томск

Дорогая Надежда Федоровна!

К неземной стране Путь указан мне, И меня влечет Что-то всё вперед!

Не растут цветы На пути моем, Лишь шипов кусты Вижу я кругом!

Соловьи зарей Не ласкают слух. Лишь шакалов вой Слышу я вокруг!

Не сулит покой Мне прохлады тень, Но палящий зной Жжет и ночь и день!

Не в тиши идет Путь кремнистый мой — Ураган ревет, Проносясь над мной!

Не среди лугов. Под шумок ручья, По камням холмов Пробираюсь я!

И встречаю я Всюду крови след: Кто-то шел, скорбя, Средь борьбы и бед!

В черной мгле сокрыт Путь суровый мой. Но вдали блестит Огонек живой!

Огонек горит, И хоть вихрь шумит. Но меня влечет Что-то всё вперед!

Поздравляю Вас со Святками, со звездной елкой счастья и благословения. Я

получил Ваше письмо, наполненное грустью о моих грехах. Я поплакал над ним

тихими очистительными слезами. Оно живое доказательство, что я один из тех темных

грешников, ради которых и пришел во плоти Свет на земле, ибо Он пришел не к

праведникам, а к ужасному сборщику римских податей Закхею, к сирофи-никиянке-

блуднице, львице восточных бань и публичных сатурналий, к бесноватому, живущему

во гробах, к гнойным прокаженным. О, какое счастье встать в ряды тех, про которых

сказано в Евангелии от Луки в главе VI-ой, стих 22-ой: «Блаженны вы, когда возненави-

дят вас люди, и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше как

бесгестное». И еще стих 26-ой того же евангелиста: «Горе вам, когда все люди будут