Словно мы злодеи

Я взлетел по лестнице, едва не сбросив студента философского через перила, так стремился убежать подальше от Пятой студии. Уронил книгу, но не стал за ней возвращаться – кто-нибудь поднимет; на обложке написано мое имя. Добравшись до галереи, я распахнул дверь без стука, закрыл ее за собой и прислонился к ней спиной. Под шиной на носу начало собираться желание чихнуть, и какое-то время я не смел дышать, боясь, что будет невыносимо больно.

– Оливер? – Фредерик выглянул из-за доски с тряпкой для мела в руке.

– Да, – сказал я, выдохнув сразу все. – Простите, я просто… хотел побыть в тишине.

– Понимаю. Может быть, присядешь, а я налью чаю?

Я кивнул, так отчаянно стараясь не чихнуть, что в глазах у меня стояли слезы, и прошел через комнату к окну. Снаружи все было безрадостным и серым, озеро тускло, без блеска лежало под тонким льдом. Отсюда, издали и с высоты, оно казалось затуманенным зеркалом, и я представил, как Бог тянется вниз, протереть стекло рукавом.

– Мед? – спросил Фредерик. – Лимон?

– Да, пожалуйста, – сказал я; мысли мои были далеко от языка.

В мозгу у меня переплетались и боролись Джеймс и Мередит. Под волосами и между лопаток выступил пот. Я хотел распахнуть окно, дать холодному порыву зимнего ветра притупить струившуюся по мне лихорадку, заморозить меня насквозь, чтобы ничего не чувствовать.

Фредерик принес мне чашку с блюдцем, и я глотнул чая. Он обжег мне язык и нёбо, я не почувствовал вкуса, даже резкой кислоты лимона. Фредерик смотрел на меня в некотором смущении. Я попытался ему улыбнуться, но вышла скорее гримаса, судя по тому, что он постучал себя пальцем по носу и спросил:

– Как он?

– Зудит, – сказал я.

Ответ на уровне коленного рефлекса, но достаточно честный.

Поначалу лицо Фредерика ничего не выражало, потом он рассмеялся.

– Ты, Оливер, – сказал он, – воистину неукротим.

Моя улыбка треснула, как штукатурка.

Он зашаркал обратно к буфету, чтобы продолжить разливать чай. Я сжал кулаки так туго, как только мог, борясь с желанием закричать или, возможно, разразиться наконец тем диким смехом, хотя горло у меня по-прежнему болело и саднило после той ночи, когда у Александра случилась передозировка.

С опозданием прозвенел звонок, и я взглянул на Фредерика, который смотрел на золотые часики у себя на запястье.

– Все остальные задерживаются? – спросил он.

– Я не знаю, – голос у меня был сдавленный, неустойчивый. – Александр в больнице, Рен вернется завтра, но…

– Остальные?

– Не знаю, – повторил я, не в силах сдержать прилив паники. – Все были на занятиях у Гвендолин.

Небольшая рациональная часть моего мозга выплюнула список причин, по которым они могли опаздывать. Скорее всего, были выбиты из колеи последним занятием. Устали. Плохо себя чувствовали. ПТСР.

Фредерик выглянул в коридор, сперва посмотрел в одну сторону, потом в другую, как ребенок, готовящийся перейти улицу. Я взял чашку, надеясь, что чай меня успокоит, но она выскользнула из дрожащей руки. Обжигающе горячая жидкость плеснула мне на кожу – я взвыл от боли, а фарфор вдребезги разбился об пол.

Фредерик пришел в движение быстрее, чем когда-либо на моей памяти, вздрогнув и развернувшись на пороге.

– Оливер, – произнес он с удивлением, почти с упреком.

– Простите! – сказал я. – Простите, она выскользнула, и я…

– Оливер, – повторил Фредерик, закрывая дверь. – Чашка меня не волнует.

Он взял на буфете салфетку, принес мне. Я обсушил руки, как мог, потому что они страшно тряслись; дышал я странно и коротко, словно икая, заглатывал полный меловой пыли воздух, будто он может кончиться. Фредерик опустился в кресло, где обычно сидел Джеймс.

– Пожалуйста, посмотри на меня, Оливер, – сказал он строго, но мягко. Я поднял глаза. – Так. А теперь скажи мне, что случилось.

– Все… – Я покачал головой, разрывая салфетку на кусочки обваренными саднящими пальцами. – Мы разваливаемся.

К тому времени я уже знал, какой будет история. Наша маленькая драма стремительно неслась к кульминационному слому. Что дальше, когда мы достигнем обрыва?

Сперва расплата. Потом падение.

Акт 5

Пролог

На подъем с первого этажа в Башню уходит десятилетие. Я взбираюсь по лестнице медленно, как висельник на эшафот, а Колборн, то и дело останавливаясь, идет следом. Здешний запах – старое дерево и старые книги, слегка присыпанные пылью, – мне бесконечно знаком, хотя я не замечал его десять лет назад, когда жил здесь. Дверь чуть приоткрыта, словно один из нас, двадцати-с-чем-то-летних, не захлопнул ее, торопясь в театр, в Пятую студию, в «Свинскую голову», куда угодно. На мгновение я задумываюсь, не ждет ли меня за ней Джеймс.

Я толкаю дверь, и она медленно открывается – она заржавела не так сильно, как я. Пустая комната зияет, глядя на меня, когда я перешагиваю порог, готовясь к тому, что боль воспоминаний ударит меня, как молния. Вместо нее я слышу только слабый шепот, вздох, похожий на легчайший бриз по ту сторону оконного стекла. Я отваживаюсь пойти дальше.