Словно мы злодеи

Здесь все еще живут студенты, по крайней мере ощущение такое. На книжных полках лежит слой пыли глубиной в несколько недель, не лет. С кроватей все снято, они выглядят голыми и скелетоподобными. Моя. Джеймса. Я касаюсь одного из столбиков его кровати; деревянная спираль, гладкая, как стекло. Я выдыхаю – я не заметил, что задержал дыхание. Это просто комната.

Окно между моим шкафом и кроватью Джеймса – узкое, как амбразура, – прищурившись, смотрит на озеро. Если вытянуть шею, я увижу конец причала, выступающий над летней изумрудной водой. Я думаю (впервые, как ни странно), что было бы, если бы я наблюдал за случившимся отсюда, если бы не провел ночь после вечеринки в честь «Цезаря» этажом ниже, в комнате Мередит? Слишком темно было, говорю я себе. Ничего бы я не увидел.

– Тут вы жили? – Колборн стоит у меня за спиной, глядя в потолок, в далекую центральную точку, где сходятся все балки, как спицы колеса. – Ты и Фэрроу?

– Да, Джеймс и я.

Взгляд Колборна медленно опускается и упирается мне в лицо. Он качает головой.

– Вы двое. Никогда не понимал.

– И мы тоже. Так было легче.

Он пару мгновений выбирает слова.

– Кем вы были друг другу? – наконец спрашивает он.

Звучит грубо, но он просто раздражен тем, что не может лучше сформулировать вопрос.

– Много кем. Друзьями, братьями, соучастниками. – У него темнеет лицо, но я не обращаю внимания и продолжаю: – Джеймс был всем, чем я отчаянно хотел быть и никогда не мог: талантливый, умный, общительный. Единственный ребенок в семье, которая ценила искусство выше логики, а страсть выше мира и покоя. Я вцепился в него, как репей, со дня знакомства, надеясь, что часть его блеска перейдет на меня.

– А он? – спрашивает Колборн. – Что его интересовало в тебе?

– Неужели так трудно поверить, что я могу кому-то просто нравиться, Джо?

– Вовсе нет. Я тебе много раз говорил, что ты мне нравишься абсолютно против моей воли.

– Да, – сухо отзываюсь я, – и мне от этого неизменно тепло и уютно.

Он хмыкает.

– Можешь не отвечать на вопрос, но я его не сниму.

– Хорошо. Это, конечно, догадки, но, по-моему, Джеймсу я нравился по причинам, противоположным тем, по которым нравился мне он. Все говорили, что я «милый», но на самом деле имели в виду «наивный». Я был наивным, впечатлительным и шокирующе заурядным. Но достаточно умным, чтобы от него не отставать, и он мне это позволял.

Колборн смотрит на меня подозрительно и оценивающе.

– И больше ничего не было?

– Конечно, было, – отвечаю я. – Мы четыре года были неразлучны. Это не объяснишь за пару минут.

Он хмурится, сует руки в карманы. Мои глаза автоматически ищут на его бедре золотистый блеск полицейского значка, пока я не вспоминаю, что он сменил работу. Я снова смотрю ему в лицо. Он не столько постарел, сколько полинял, как старая собака.

– Сказать, что это было, на мой взгляд? – спрашивает он.

Я заинтригованно вскидываю брови. От меня часто хотели, чтобы я объяснил свои отношения с Джеймсом, и это казалось изначально несправедливым – ждать, что одна часть уравнения ответит за него целиком, – но никто никогда не предлагал свой диагноз.

– По-моему, он был тобой очарован, потому что ты был им так очарован.

(«Очарован». Я замечаю, что он выбрал именно это слово. Мне оно не кажется до конца верным, но сказать, что оно совсем неверно, тоже нельзя.)

– Возможно, – отвечаю я. – Я не спрашивал. Он был моим другом, – честно говоря, гораздо больше, чем другом, – и этого было достаточно. Мне не нужно было знать почему.

Мы стоим, глядя друг на друга, в молчании, неловком только для него. Ему так хочется задать еще один вопрос, но он не станет. Он подбирается как можно ближе, начинает медленно, возможно, надеясь, что я сам брошусь заканчивать мысль за него:

– Когда ты говоришь «больше, чем другом»…

Я жду.

– Да?

Он оставляет попытку:

– Полагаю, это неважно, но не могу не думать.

Я улыбаюсь ему настолько неопределенно, что он, скорее всего, так и будет думать – по крайней мере, об этом – еще довольно долго. Если бы у него хватило духу спросить, я бы ему сказал. Мое увлечение Джеймсом (вот верное слово, забудем «очарован») превосходило любое понятие гендера. Колборн – обычный Джо, счастливо женатый, отец двоих детей, чем-то похожий на моего отца, – не производит на меня впечатления человека, который может это понять. Наверное, никто не может, пока сам это не переживет, и отрицание причастности станет неубедительно.

Так кем мы были друг другу? За десять лет я не нашел подходящего слова, чтобы нас назвать.

Сцена 1