Словно мы злодеи

Угол простыни выбился из-под матраса. Я присел, чтобы заправить его, но остановился, когда мои пальцы наткнулись на что-то неожиданно мягкое. Я поднял руку, с ладони слетела белая пушинка и снова опустилась на пол. Отогнув угол покрывала, я увидел у одной из ножек кровати кучку белого ватного пуха, как будто его постепенно мимоходом сметали сюда ногой. Я завернул одеяло еще выше. Если там клопы или пружина торчит, мне нужно будет вписать новый матрас в перечень, который я составлял для настоящих смотрителей.

Я снял с изножья матраса простыню на резинке. У его края виднелся неровный разрыв, похожий на ухмыляющийся рот дюймов шесть длиной. Я проверил, не торчит ли из пола гвоздь или щепка, но не нашел ничего, что могло бы порвать ткань. Дыра зияла, смеялась надо мной, и я даже не понимал, что наклоняюсь все ближе к ней, пока не увидел на ее краю тонкий красный след, похожий на мазок помады. Пару секунд я сидел, глядя на матрас, как будто меня приварили к месту. Потом сунул в дыру руку.

Я шарил в путанице пружин, ваты и пены, пока не нащупал что-то крайне, несомненно твердое. Его нелегко было извлечь – что-то на конце цеплялось, – но я рванул посильнее и выдернул его, уронив на пол. Лежа на полу, эта вещь выглядела угрожающе неуместной – анахронизм, почти готика, украденная из своего времени, из эпохи более темной. Что-то в глубине моего мозга знало, что это на самом деле такое – старый наконечник багра, загнутый с одной стороны, как коготь, снятый с давно забытой стойки для инструмента у задней стены лодочного сарая. Крюк и основание наспех вытерли, но в неровностях так и осталась кровь, она трескалась и осыпалась, как ржавчина.

Моим легким не хватало воздуха. Я подхватил багор с пола и бежал из комнаты, прижимая ладонь ко рту; я боялся, что выблюю сердце на пол.

Сцена 4

Я рысью промчался через лес в КОФИЙ, так же как несколько недель назад, когда сжимал в кулаке лоскут. Багор я нес, как копье, ноги месили землю в кашу. Когда показалось здание, я осознал свою ошибку – я забыл про время. Народ уже стоял в очереди у входа, театралы в вечернем беседовали и смеялись, держа в руках блестящие программки. Я резко пригнулся и крадучись пошел вдоль подножья холма, низко опустив голову.

Боковая дверь на лестницу открылась со скрипом. Я поймал ее, когда она попыталась за мной захлопнуться, и дал ей закрыться мягче, потом помчался вниз по лестнице с такой скоростью, что едва не упал. Пока я проталкивался по заставленному мебелью подвалу, лицо мне щипал пот. Три мучительные минуты спустя я нашел комнату со шкафчиками, и открытый замок взглянул на меня единственным глазом циклопа. Я снова оттащил в сторону столик, снял замок и распахнул дверцу. Кружка была на месте, ее никто не трогал, обвиняющий лоскут лежал на дне, как скомканная салфетка. Я бросил багор рядом с ней, захлопнул дверцу и пинал ее, пока она не встала ровно, на звук мне было наплевать. Замок царапнул дверцу, когда я пихал его обратно в петли, и я без колебаний защелкнул его. Спотыкаясь, я отошел, пару секунд посмотрел на шкафчик и снова заторопился к лестнице; от подошв моих ног к макушке поднималась горячим пьянящим потоком паника.

Я пробежал два коридора за сценой, слушая просачивавшийся сквозь стены шум и ропот зрительного зала. За задником мимо меня промчались в кулисы двое второкурсников; когда я пронесся дальше, они стали тыкать пальцами и шептаться. Я распахнул дверь гримерки, и все дружно подняли глаза.

– Где ты, твою мать, шляешься? – рявкнул Александр.

– Простите! – сказал я. – Я просто… потом объясню. Где мой костюм?

– Ну, в нем Тимоти, потому что мы не знали, где ты!

Я развернулся и увидел, что Тимоти (второкурсник, обычно игравший мятежного слугу Корнуолла) уже вскочил с зеленым лицом и ролью в руке.

– Черт, прости, – сказал я. – Тим, давай его сюда.

– Слава богу, – сказал он. – Слава сраному богу, я пытался выучить твой текст…

– Извини, тут кое-что случилось…

Я быстро надевал то, что он сбрасывал, борясь с сапогами, перевязью, мундиром. Гул зрительного зала, потрескивавший в динамике у нас над головой, зашуршал и стих. Из зала донесся тихий вздох, и я понял, что дали свет на небесный дворец Лира.

Кент: Я думал, королю герцог Олбени больше по сердцу, чем Корнуолл.

Глостер: Так нам всегда казалось; но теперь, при разделе королевства, не понять, какого из герцогов он ценит выше, потому что равенство столь выверено, что любопытству никак не выбрать из отведенных им частей.

Кент: Ведь это ваш сын, милорд?

Я взглянул на Александра, который стоял на коленях, шнуруя мои сапоги, пока я возился с пуговицами жилета.

– Джеймс уже на сцене? – спросил я.

– Надо полагать. – Он так сильно дернул шнурки, что я едва не потерял равновесие. – Стой смирно, чтоб тебя.