Словно мы злодеи

Их маски столкнулись лбами, Александр так крепко держал Джеймса, что я услышал, как тот кряхтит от боли. Я направился было к ним, но стоило мне шевельнуться, как Александр пихнул Джеймса назад, точно мне в объятия.

Александр:

Что мне в том,
Что глаз досужий различит уродство?
Вот лоб насупленный, пусть он краснеет.

Я рывком поставил Джеймса на ноги и произнес:

– Давай, стучи и входим; а войдем, / Ног не жалейте.

Александр: Днем с огнем стоим!

Джеймс: Не день давно.

Александр (нетерпеливо):

Точнее говоря,
Огонь перегорит, мы медлим зря.
Пять раз я прав, я то, о чем судил,
По разу каждым чувством подтвердил.

Джеймс:

Мы с легким сердцем собрались на бал,
Но не идти умнее.

Александр: Кто сказал?

Джеймс: Мне сон приснился.

Александр: Надо же, и мне.

Джеймс: Какой?

Александр: Все врут, что видели во сне.

Джеймс: Бывает правдой то, что нам приснилось.

Александр: А, королева Мэб к тебе явилась!

Я отошел на два шага, чтобы посмотреть, как развернется этот особенный монолог. Меркуцио у Александра был остер, как бритва, неуравновешен, едва вменяем. Его острые резцы поблескивали на свету, когда он улыбался, маска плутовато мерцала, пока он танцевал, заигрывая то с одним зрителем, то с другим. И голос его, и движения делались все чувственнее и первобытнее, пока он вовсе не потерял над собой контроль и не ринулся на меня. Я отшатнулся, но недостаточно быстро – он сгреб меня за волосы, оттянул голову назад, к своему плечу, и оскалился у моего уха.

Александр:

Эта ведьма, когда лежат девицы на спине,
Придавливает их и приучает
Нести, как добрым женщинам пристало —
Она такая!

Я боролся с его хваткой, но сила у него была железная, истерическая, и она шла вразрез с невесомым движением пальца, гулявшего по вышивке на моей груди. Джеймс, который наблюдал за нами, застыв на месте, стряхнул с себя оцепенение и оттащил Александра прочь.

– Уймись, уймись, Меркуцио, уймись. – Он обхватил лицо Александра ладонями. – Ты ни о чем болтаешь.

Блуждающий взгляд Александра состыковался со взглядом Джеймса, и Александр заговорил медленнее:

– Да, о снах,

Они – лишь дети праздного ума,
Зачатые фантазией напрасной,
Она бессодержательна, как воздух,
И много переменчивее ветра.

Когда снова пришел мой черед, я заговорил осторожно, гадая, действительно ли Александр больше не опасен. Разговор, состоявшийся между нами незадолго до маски, был слишком близким, слишком недавним, чтобы от него отрешиться, как жжение свежей ссадины у меня на коже.

Я:

Твой ветер нам добра не принесет;
Весь ужин съели, явимся мы поздно.

Джеймс обратил лицо к небу, сощурился на стеклянную пирамиду, которая казалась такой далекой, ища в потоке света от люстр тайну, дальнее мерцание звезды. Я вспомнил, как в ночь вечеринки мы стояли вместе в саду, вглядываясь в небо через неровный прогал в кронах деревьев. Наше последнее уединенное невинное мгновение; спокойствие, предваряющее удары и валы бури.

Джеймс:

Боюсь, что рано: мне смущает ум
То, что пока подвешено меж звезд
И горький свой отсчет начнет сегодня,
С веселья этой ночи, чтоб окончить
Оговоренный срок презренной жизни,
Что у меня в груди заключена —
Изымет всё безвременная смерть.

Он помолчал, глядя вверх с мягким удивлением, в его глазах голубыми каплями стояла печаль. Потом он вздохнул и с улыбкой покачал головой.

Джеймс:

Но Тот, кто мною правит на пути,
Поставь мне паруса! Вперед, гуляки.

Я почти забыл, где мы – и даже кто мы, – но тут снова заиграл оркестр, и реальность спешно вернулась. Новый парящий вальс наполнил атриум, вдохнул жизнь в зрителей, умолкших во время предыдущей сцены. Внезапно бал у Капулетти оказался в самом разгаре.