Словно мы злодеи

Февраль надолго не задержался. Миновала середина месяца, прежде чем я перестал по ошибке ставить на письменных работах «январь». Сдача семестровых этюдов надвигалась все быстрее – и, хотя Фредерик и Гвендолин были необычайно добры при распределении сцен, мы отчаянно пытались не утонуть в море текста, который надо было выучить, книг, которые надо было прочитать, учебников, которые надо просмотреть, и работ, которые надо было сдать к сроку. Как-то воскресным вечером Джеймс, я и девочки собрались в библиотеке, пройти сцены, которые нужно было показать на занятиях на следующей неделе. Джеймсу и Филиппе достались Гамлет и Гертруда; Мередит и Рен – Эмилия и Дездемона; а я ждал Александра, чтобы он читал за Арсита со мной-Паламоном.

– Вот честное слово, – сказала Филиппа, в четвертый раз запнувшись на той же реплике, – они что, умерли бы, если бы дали мне Офелию? При всем богатстве воображения я недостаточно стара, чтобы быть твоей матерью.

– Хотел бы я иного! – сказал Джеймс.

Филиппа тяжело вздохнула.

– Что сделала я, чтобы ты посмел / Язык так грубо распускать со мною?

– То, от чего мутнеет милосердье / И даже краска чистого стыда[70].

Они продолжили тихонько спорить. Я откинулся на спинку дивана и какое-то время смотрел, как Мередит расчесывает волосы Рен. Они были хороши, как картинка: свет огня мягко играл на их лицах, подсвечивая изгибы губ и ресниц.

Рен: Сули тебе весь мир – ты б согласилась?[71]

Мередит:

Мир так огромен, велика цена
За мелкий грех.

Рен: Да ты бы отказалась.

Я снова взялся за блокнот. Текст был исчиркан и подчеркнут четырьмя разными цветами и так беспорядочно исписан пометками, что трудно было отыскать исходные слова. Я забормотал про себя, голоса остальных тихонько покачивались среди шепота и потрескивания огня. Прошло пятнадцать минут, потом двадцать. Я уже начинал нервничать, и тут внизу открылась дверь.

Я выпрямился.

– Наконец-то.

Шаги быстро поднимались по лестнице, и я сказал:

– Пора бы уже, я тебя весь вечер жду, – прежде чем понял, что это не Александр.

– Колин, – сказала Рен, прерывая сцену.

Он кивнул, его руки неловко шевелились в карманах куртки.

– Извините за вторжение.

– В чем дело-то? – спросил я.

– Александра ищу. – Щеки у него порозовели, но я сомневался, что это имеет какое-то отношение к холоду.

Филиппа и Мередит переглянулись, потом Мередит сказала:

– Мы думали, он с тобой.

Колин кивнул, его взгляд метался по комнате, намеренно избегая нас.

– Да, он сказал, что мы встретимся в пять и выпьем, но я его не видел и ничего не слышал. – Он пожал плечами. – Как-то начал волноваться, понимаете?

– Да. – Филиппа уже поднималась из кресла. – Кто-нибудь хочет посмотреть в его комнате? Я гляну в кухне, вдруг он записку оставил.

– Я схожу.

Колин почти выбежал из библиотеки, ему явно не терпелось выйти в коридор, где мы не будем на него таращиться.

Мередит: Как думаете, что там?

Я: Не знаю. Он никому из вас ничего не говорил?

Рен: Нет, но с ним в последнее время что-то не то.

Джеймс: Можно подумать, со всеми нами то.

Рен нахмурилась и посмотрела на меня. Мне было нечего добавить, поэтому я просто пожал плечами. Она открыла рот, но что собиралась сказать, мы так и не узнали, потому что в библиотеку снова ввалился Колин; вся краска с его лица ушла.

– Он у себя – и там нехорошо, там совсем нехорошо!

На последнем слове его голос пресекся, и мы все вскочили на ноги. Уже в коридоре нас догнал раздавшийся из кухни голос Филиппы, звучащий нервно и высоко:

– Ребят? Что там у вас?

Дверь ударилась в стену, когда Колин распахнул ее настежь. Книги, одежда и мятая бумага были разбросаны по всей комнате, точно здесь взорвалась бомба. Александр лежал на полу, его руки и ноги были согнуты под причудливыми углами, голова закинута назад, точно ему сломали шею.

– О господи, – сказал я. – Что делать-то?

Джеймс пронесся мимо меня.

– С дороги уйди. Колин, подними его, сможешь?

Рен ткнула пальцем в дальнюю часть комнаты:

– Это что там?

Пол под кроватью был усеян пузырьками от таблеток и пластиковыми пакетиками, задвинутыми поглубже, так что их было едва видно за низко свисавшим углом одеяла. С некоторых были оторваны аптечные ярлыки, остались только белые бумажные лохмотья.

Джеймс опустился рядом с Александром на колени, сжал его запястье, ища пульс. Колин оторвал его голову от пола – и с губ Александра сорвался какой-то звучок.

– Живой, – сказал я. – Он, наверное, просто…

Голос у Джеймса был тонкий и напряженный:

– Заткнись на секунду, я не могу…

Филиппа появилась у нас за спиной, в дверях комнаты.

– Что происходит?

Александр что-то пробормотал, и Колин склонился к его лицу.

– Не знаю, – сказал я. – Наверное, чем-то передознулся.

– О господи. Что? А на чем он сидел, кто-нибудь знает?