Словно ничего не случилось [litres]

– С месячными у меня вечно какая-то неразбериха, так что…

Я сглатываю тихо, прежде чем задать вопрос, и не знаю, какой ответ меня устроит. Горло булькает, в нем застряла интонация, и вопрос получается бесцветным, почти безразличным.

– Дилан знает?

Фрейя мотает головой. Так долго, что мне кажется, она уже не может остановиться. Как будто она говорит «нет» не мне, а вороху внутренних вопросов. Нет, нет, нет, нет. Это не пьяный ритм, это отрицание, отрицание – и гнев. На кого. На что.

– Что будешь делать?

– Ты мне скажи.

– С чего вдруг?

– Это и твой ребенок тоже. Ну почти.

«Это что, шутка?» Я нахмуриваюсь и отворачиваюсь так, чтобы она видела только мой затылок. Кажется, она понимает, что переступила черту.

– Ну прости. У меня больше никого нет. Ты знаешь, будь мы в Лондоне, все можно было бы решить только так. – Она щелкает пальцами, звук получается глухой, совсем не звонкий. – Там девчонок с пятого класса учат, куда идти. А тут… Знаешь, что сказала мой терапевт? По закону ей придется сделать пометку о том, что я беременна, но она дала слово, что пометку об аборте делать не будет. Только напишет, что я теперь не беременна. У меня в медицинской карте будет стоять только две записи: была беременна и больше не беременна. Словно я пошутила. Как будто в этом все дело. Как будто дело в аборте.

– Ты права, дело не в нем. Не только в нем.

– Ты еще злишься на меня. На нас.

– Нет, все в порядке.

– Вижу, что злишься. Но ты имеешь право. Я бы тоже злилась. Я и злюсь. Только на себя. Мы обе злимся на меня. Даже здесь нам нравится одно и то же, представь себе.

– Почему ты не предохранялась. Бог мой, что может быть проще? – восклицаю я, словно еще можно что-то исправить или как будто мои слова могли бы обратить процесс вспять. Я чувствую, что, спросив об этом, как будто прибавляю в возрасте лет эдак двадцать. Она читает мои мысли и разводит руками.

– Какая теперь разница.

Мы молчим. Внизу в городе кипит жизнь, но в нашем воздухе теперь витает только этот глупый вопрос. И запах кокоса. И джина. И горечи. И правда, какая теперь разница. Я еще раз лезу в карман и снова трогаю билет, его уверенная шероховатость успокаивает меня. Он как будто придает мне силы пережить все это. Эти дни до отъезда. Я купила этот билет сегодня, как только узнала от Фрейи новость. Пошла на станцию, протянула деньги, и мне дали билет на паром, даже не спросив про обратный. Видимо, мое лицо и было ответом.

– Ты пойдешь со мной?

– Как хочешь. – Я пожала плечами.

– Хочу, конечно.

– Хорошо, я буду там, когда ты уснешь, и когда проснешься, тоже.

– Здорово. Потому что, когда я проснусь, я уже точно буду одна. Понимаешь? Туда – не одна, а обратно – одна. Я вернусь пустой. Но, наверное, так нельзя говорить, так думать о ребенке, ведь до него я не была пустой, с чего мне быть пустой после. Он просто побыл там немного, и все. Пожил пару недель, как будто снял комнату ненадолго и съехал. Ведь когда жильцы съезжают с квартиры, в ней все равно кто-то поселяется, только спустя время, но все же поселяется, понимаешь? Он вернется, когда придет время, ведь так? Скажи, Эмма, ведь он вернется?

– Не сомневайся, если уже все решила. Так будет только хуже.

– Я не решила. Я решаю.

– И не думай о нем так. О ребенке, я имею в виду. Не думай так, словно он обязан родиться.

– Я стараюсь. Но у меня не получается. Он ведь внутри. Как можно не думать о том, что у тебя внутри? – Она погладила плоский живот, и я проследила за ее рукой: это движение почему-то очень шло ей. К тому же у нее хорошо получалось изображать задумчивость: прищур глаз, эта печаль в уголках губ, она, кажется, даже не искала моего сочувствия. На ее стороне любовь – защита от любых нападок, непробиваемая броня, надетая на них двоих. Теперь уже троих.

Мне хотелось что-то сказать, но я ничего не ощущала. Хотя должна была. На худой конец, подумать о том, от кого мы планируем избавиться – девочки или мальчика. Кто понесет это наказание за беспечность – сын Дилана или его дочь.

– Ты скажешь ему?

– Врачиха сказала, что мне придется ехать в Ливерпуль для процедуры. Здесь это запрещено законом. Через полгода мне будет восемнадцать, но через полгода ребенок уже слишком разрастется.

– Где ты возьмешь деньги?

Фрейя стиснула зубы.

– Я немного скопила. Должно хватить. Не знаю, сколько это стоит, должно быть, целое состояние. Терапевт дала адрес и направление… Я бы взяла деньги у Дилана, но тогда мне придется объяснять, а я не смогу объяснить… – Она запнулась.

– Ты думаешь, он не будет рад?

– Это еще можно пережить. Но если он станет притворяться, что рад, я не смогу это вынести. Мне кажется, я надоела ему.

– Не нужно продолжать, – остановила ее я. – Пожалуйста.

– Не бойся, я не стану говорить, что он все еще тебя любит. Просто он такой сложный. Иногда закрывается от меня в комнате и не пускает несколько часов. Я пробовала стучаться, он не отвечает. Я не знаю, что он там делает, о чем думает, но явно не обо мне.

– Ты на нее похожа. Он говорил тебе?

– На кого?

– Неважно. Так ты хочешь оставить ребенка?