Слово

Мои ноги пронесли меня мимо молчавшего Василька, мимо открытого коллектора и мимо закрытой бакалейной. За ними лежала Весенняя аллея, на которой толпились люди, ожидая условленного часа. В отдалении виднелся холмик с одиноким крестообразным уличным фонарём. Его центральная лампочка горела. Единственная в городе – это и было своеобразным символом спасения. Свет в вездесущей тьме. Маяк в полуночном море.

– Нужно идти туда… Она должна… меня заметить, – с трудом проговорил я.

Во рту появился металлический привкус – плохой знак. Ноги заплетались, с каждым шагом было всё сложнее.

Другие люди, завидев меня, смотрели на меня, но быстро отводили взгляд при встрече. Они были благодарны, но толи были слишком измождены, толи раны мои вселяли в них ужас.

И тем не менее, если хотя бы один из этой толпы спасся благодаря мне, то жертва моя была не напрасна. Грехи в этом городе копились годами, пока тот в итоге в них не утонул. И, если этот поступок стал для него глотком свежего воздуха, то жертва моя была не напрасна.

Люди расступались, позволяя двигаться вперёд без остановок. Я хромал, теряя кровь, но старался держаться достойно.

Начался подъём. Небольшой холм казался крутой горой. Каждый камень становился серьёзным испытанием. Кровоточить стало отчего-то меньше, и вместе с тем заболел живот. Боюсь, одно с другим было связано.

Гитара тоже стала непосильной ношей, словно мешок с камнями или увесистое бревно. Но с ней я расстаться не мог. Я должен донести её до конца и сыграть свою песню. Своё последнее произведение.

Я взвалил инструмент на спину, чтобы помогать карабкаться руками, впиваясь пальцами в холодную влажную землю. Как всё-таки получилось глупо. Я разгонял своим пением мрак, пытался принести хотя бы толику света… а уничтожил всё тот, кто был глух ко всему. Глух и блаженен в своём невежестве.

И вот вершина. Ноги перестали слушаться. Я упал, опершись спиной об фонарь, едва успев сбросить гитару. Пальцы немели, дыхание сбивалось… Похоже, это конец пути. Конец моей Дороги Жизни. Этот холм станет моей последней сценой. Моей Голгофой. Но отсюда она сможет увидеть меня.

Но я должен сдержать своё слово. Она должна услышать, как я ей пою перед сном.

– Василёк… скорее, – позвал я своего товарища.

Кот без лишних слов подбежал и наклонился, позволяя закрепить на своей спине шкатулку.

– Один рычаг – стирает, второй – запоминает, – говорил я сам себе, боясь ошибиться.

Когда всё было готово, я взял гитару и заиграл.

Всё постороннее затихло. Толпа, ветер, тени – всё замерло, слушая мою последнюю песню. И я запел. Запел, представляя, как пою своей дочери.

– В мире, где не верят в сказки

Людям тоже снятся сны.

Только тусклые в них краски

И тревог они полны.

Я пел, представляя, как она слушает и засыпает, зная, что я буду приглядывать за ней.

– Но живёт среди багровых

Рек и чёрных берегов

Рыцарь в латах бирюзовых,

Светлый стражник светлых снов.

Я пел, зная, что сегодня ей приснится дивный сон, в котором мы встретимся вновь.

– Он спешит по крышам зданий,

Если морок в чьих-то снах

Превращает пруд мечтаний

В топь, где поселился страх.

Он разгонит все сомненья,

Обернёт страх смехом вспять,

И продолжит сновиденья

До рассвета охранять.

Я пел, зная, что никто не посмеет прервать её сон до самого утра.

– Будь же ныне и навеки

Моя воля как закон –

В час, когда сомкнёшь ты веки,

Хранить рыцарь будет сон.

Разгоню я все сомненья,

Оберну страх смехом вспять,

И продолжу… сновиденья…

До…

Он перестал петь. Его губы и более не подчинялись ему. Пальцы упрямо продолжали перебирать струны, выдавая постепенно замедляющуюся мелодию.

Василёк сидел, отвернувшись и зажмурив глаза, с ужасом ожидая, что песня прервётся.

И вдруг рука соскользнула со струн, издав резкий звук, заставивший кота открыть глаза. Отпущенная струна ещё некоторое время гудела, разнося последнюю ноту. И это гудение на фоне гробовой тишины было похоже на оглушительный гул.

Когда оно стихло, Василёк закрыл шкатулку, лёг к товарищу на колени, свернулся клубком и стал ждать.

Некоторое время спустя появились военные. В условленный час они пришли. Среди них крутилась девочка лет 8-ми, которая упрямо тянула одного из них за рукав, указывая на холм с фонарём. Когда они вместе поднялись наполовину, тот самый военный, заметив неподвижного брата, остановил девочку. Та вырывалась, искренне не понимая, почему её не пускают к отцу.

Василёк отправился навстречу. Он встал перед девочкой, опустив голову вниз, демонстрируя шкатулку. Она открыла крышку, и музыка вновь заиграла. Услышав её откуда-то сверху, он улыбнулся, понимая, что голос его будет защищать её в эту ночь и во все последующие. Он может быть спокоен, потому что сдержал своё слово.