Слово

не оставляя ни адреса, ни номера, ни письма,

от неудобных вызовов силишься убежать.

От себя неудобного. Опять.

Кем же ты станешь, милое дитятко?

есть ли на этот счет

хоть приблизительные представления, планы иль что еще?

Где-то в далекой хрущевке в пятницу мама блины печет,

ткнуться б в ее плечо.

Но километры тянутся, закольцевавшись в шлейф,

главное, чтоб не спорили, что и игрец, и швец,

главное, чтобы должное не сорвало с петель,

как-нибудь уцелеть.

А за полоской станции, горбится сизый лес,

вот ты спустился с насыпи, замер и не исчез,

дышится талой горечью, чешет наперерез

ржавый товарный труженик

поезд-тяжеловес.

Без остановок мается, прет из последних сил,

скоро сойдет с накатанной и угодит в утиль.

Вот тебе и посыл.

Диптих

1.

иногда мне рядом с тобой кажется

что я за стеной каменной

надежной крепкой теплой и нерушимой

за которой в камине потрескивая огонь горит

а у нас неизменно счастливый вид

а в другой раз мне думается/чувствуется/чудится

что за забором из прутьев железных торчу

и на свободу не выбраться

и от шального снаряда не сбережет

и метроном замедляет ход

в этом вязком пространстве тыловом промасленном

становлюсь бесполезная безучастная

и даже от себя отказываюсь

неказистая и потерянная

я кричу надсадно «верь в меня верь»

и себя не слышу

оказывается

прошелестела вполголоса

«вытри ноги закрой дверь»

через неделю /или тысячелетие/ ты возвращаешься

светлый спокойный и знающий все решения

я стряхиваю с тебя дождевые капельки

и вымарываю из памяти торможение

заставляю себя думать что все хорошо и правильно

а другого и вовсе не было правда ведь?

но другое есть

2.

я вот думаю к чему мне твое неверие

бранные окрики гулкие возгласы

на рубашке полосы

курчавые волосы

«доброе утро» бесцветным голосом

седая просинь и серые простыни

беспрекословное мнение

по всем вопросам

к чему мне твое болезненное самолюбие

ни доброго слова ни слабого ободрения

любая фраза почти поминальный колокол

или удар молотом

поднятый ворот рассветный холод

дремотный город

как на ладони

ворох взаимных неисполнимых чаяний –

свалянной серой в ржавых потеках ваты

мы не солдаты

мы не несем вахты

помнишь письмо на стекле в пятом

часу утра? больше десятка

лет истаяло

сваями быта совместного дни сколочены

потолочными

балками кроется одиночество

и окончания фраз укорочены

в многоточия

у любви не бывает кормчего

как она там жива ли

уезжали командировки гастроли

не все ли поровну

по скулам сколами саднило солоно

как тебе не знаю а мне тебя не хватает

того которым ты был в начале

веки которого

губы мои целовали

***

Потемнели золотые донца

все ещё зеленогривых крон,

непривычно немощное солнце

на закат упало за забор.

Обновились годовые кольца,

но пока не начат разговор…

до сих пор.

Цепенея в пластиковом кресле,

воплощаю ключевой вопрос:

кто кого, на деле, перерос?

Чтобы мыслить холодно и трезво,

нужно упиваться на износ.

Не срослось.

Тает неприкаянное лето

в зеркале сентябрьской воды,

елей голубые минареты

сторожат шезлонговое гетто

до прихода новой темноты.

Недозаселенная турбаза,

марафоны кулинарных шоу…

поперек сознания приказам

прорастает в мысли метастаза:

«ничего не будет хорошо…»

Медленно идут под кожу годы…

Говори со мною, говори,

слишком недосказанного много –

через поры проступают всходы

слежанной кладбищенской земли.

Изнутри.

В этом затянувшемся простое

время научиться заживать,

раны вскрыть и вычистить гнилое,

с самого истерзанного слоя,

время научиться не молчать

по ночам.

Сквозняком

Солнечное сплетение – стынь, дыра,

через нее высасывает из нутра

фразы, обрывки, образы, имена

ярый сквозняк.

Умножает незримый крен.

Тянет со свистом по гравию, входит в раж,

пляшет по комнате в тесном проеме стен,

пыль поднимает с тумбочек.

Каждый день,

чтобы не спятить, хватаюсь за карандаш…

Только с того мало толку, разрыв – облом…

В клочья черновики – ерунда и вздор –

разве пишу и чувствую – об одном?

Может быть, я утеку через ту дыру…

Или же выдует скверну из всех углов,

чтобы на чистом месте без лишних слов

выстроить новые правила поутру.

Правило права на то, чтобы быть собой,

не извиняясь за это ни перед кем.

Правило веры, что каждый смертельный бой –

необратимо выигрышный.

Перемен

правило – благостных перемен.

Чтобы заново выучиться принимать

всякое слово за правду, не ждать подвох.

Чтобы восторгом открытия – до краев.

Чтобы любить, потому что нельзя никак

не любить,

выставляя райдеры и счета…

Тысячи «чтобы» в строю – идеальный ряд…

И укрепленный блокпост на пути назад.

Сколько еще вычищаться и замерзать?

Ребрами сжать закрутившую центрифугу…

Вдох, закрываю выгоревшие глаза,

выдох, еще не проветрена голова,

горечь и соль размалывают жернова –

взвесь застывает в груди…

расслабляю руки…

Я ослабляю хватку, теки-беги…

Сумрачный ветер, неоновые круги…

С третьей попытки вкручивается винтом,

не подходящим к отверстию по размерам.

Хватит цеплять сухожилия изнутри,

к чертовой матери в эту дыру вали!

Я принимаю все, чему быть потом,

даже не зная принципиальной схемы.

Выправится, отшлифуется янтарем…

Август всегда завершается сентябрем.

То очищение не небесным огнем –

пеплом и сквозняком.

***

Это твой ветер, твой север и твой алтарь.

Данность, с которой от века не совладать.