Слово

Они остановились в трех саженях друг от друга.

Оглядел Олег Батыя-царя и, вскинув голову, оборотился назад: даже попрощаться по русскому обычаю не довелось…

– Что желаит русский князь? – спросил толмач.

– Многих русских людей ты погубил, царь, – промолвил Олег, – многих в полон взял, и города русские разорил да пожег. Добыча нынче твоя большая и в людях, и в узорочье златом. Так позволь же деток малых спасти и книги церковный, от коих нет тебе зла и проку. Расступи воинов своих, царь, дай дорогу в чисто поле. А взамен голову мою бери и людей моих.

Перекрестил игумен князя, и рухнул тот на колени перед Батыем, согнул шею, глядит в землю. Забормотали между собой кочевники, то на Олега Красного, то на монастырь указывают. Наконец отставил ногу Батый и проговорил что-то, поигрывая кистями пояска.

– Красивый ты, князь, и ростом могуч, и удалью, – перевел толмач. – Жалко голову твою рубить.

– Твоя воля, царь. Токмо детей выпусти. Посовещался Батый со своими советниками и говорит:

– А вот прими веру нашу – не токмо детей выпущу, а и тебе самому лучшего лекаря дам.

Игумен взглянул на князя и отшатнулся, перекрестясь.

– Приму, – сказал Олег. – Твоя воля… Засмеялся Батый, похлопал князя по плечу, и свита его захохотала, иные аж за животы взялись.

– А ты, поп, – толмач ткнул игумена кнутовищем в грудь. – Примешь веру нашу? Коли примешь-монастырь твой не тронем.

– Изыди, сатана! – закричал фальцетом Парфентий. – Поганые вы, и вера ваша поганая! Тьфу! Тьфу! Тьфу!

Еще пуще засмеялись татары. А когда, наконец, натешились, Батый вытер слезы и махнул рукой.

– Выпускай отроков, – сказал толмач. – Пускай идут с миром!

Игумен Парфентий тотчас же махнул платком защитникам монастыря, а двое кочевников с обнаженными саблями встали подле князя, связали руки сыромятиной и пригнули голову к земле. Поднял князь глаза – степняк в лисьей шапке глядит равнодушно, словно каждый день русских князей в полон берет.

Тем временем из ворот обители выскочили тридцать всадников, которых из-за луки седла чуть видно. Несколько дружинников выскочили следом, понужая и схлестывая коней, пока те не пошли в галоп прямо на черную тучу ордынцев. Передние ряды татар расступились, образовали дорогу, и кони, почуяв свободу, устремились в эту брешь.

– Помните! – кричал и хрипел им Олег Красный. – Помните, аки гибла земля Русская!

Он хотел вскочить, но рука кочевника надавила на голову. Олег и не противился ей, склонился.

И тут до слуха его донесся яростный крик со стен монастыря и глухое горготанье татарского войска. Вырвался князь из-под руки палача своего, вскинул голову – что это?!

Передние ряды кочевников сомкнулись, и в образовавшемся круге метались испуганные лошади с маленькими русичами. Несколько пеших воинов уже ловили скачущих коней, и на помощь к ним спешили всадники, размахивая арканами.

Не прошло и минуты, как все было кончено. Замкнутый круг истончился на нет, и растворилось в черной туче маленькое облачко юных витязей. Их стащили с лошадей, содрали кольчуги, вспороли притороченные вьюки.

Однако трем самым горячим лошадям удалось прорвать круг, и они, стелясь по земле, умчались в поле. Следом вывернулась погоня, засвистели стрелы, но беглецов не достали.

Вскочил Олег Красный, пытаясь разорвать путы, кинулся к Батыю и забился в руках его свиты. Палач в лисьей шапке ударил эфесом сабли князя по старой ране в грудь, и рубаха, окрасившись кровью, прилипла к телу. Но в этот момент, не чуя боли, увидел Олег, как из ворот монастырских высыпали защитники и ринулись на татар.

Схватка была короткой и жестокой. Вначале горсточке защитников удалось вклиниться в толпу кочевников, и Олегу показалось: дрогнули их ряды, попятились. Но и это был коварный обман! Плотно окруженные орущей стаей, воины бились, стоя спина к спине, и ряды их таяли. Однако вокруг корчились в агонии десятки врагов, словно земля под ними была горячей.

Князь рвался к защитникам, орал и захлебывался кровью. Он видел, как у пылающих костров возникла еще одна схватка. Женщины выхватывали из огня горящие головни и метали их в супостатов. В дико орущей свалке, в черной, раскосой стае мелькали белые, нагие тела и блистающие огнем поленья.

Это было страшно и невыносимо обидно – смотреть, как бьются и умирают твои братья, сестры, видеть все и стоять связанным, плененным по собственной воле и обманутым.

Но пал последний защитник от удара сабли, пали связанные по пятеркам женщины, побитые стрелами. И только тогда Олег заметил игумена Парфентия. Старец, забытый в неразберихе, с молитвою на устах и ножом в руке шел на Батыя. Тот же, окруженный кольцом свиты, спокойно взирал, как несколько расторопных его воинов ходили между павшими русскими и добивали раненых. Игумену оставалось сделать последний рывок, чтобы пробиться сквозь ханскую охрану, однако в этот момент его заметили и ударили щитом по голове. Игумен сунулся вперед, скрябнул ножом по кольчуге Батыя и рухнул на землю.

Затем Олега подтащили к костру, где уже стояли, сгрудившись, дети. Рядом валялись на земле вытряхнутые из вьюков книги и иконы.