Слово арата

Служащие, саиты и мы, цирики, получали жалованье натурой: цирики — по десять кусков чаю, а саиты — по сто кусков. Такую же разницу соблюдали и при выдаче всего остального. Все это взималось у населения теми же цириками не столько в виде налогов, сколько в порядке «доброхотных» подношений и конфискаций.

Начальником нашим был тот самый толстяк, который допрашивал меня в первый раз. Звали его Тактан-Мадыр. Больше всего на свете он любил командовать и покоя нам не давал никогда. Постепенно Тактан-Мадыр так обленился, что даже по большой нужде перестал выходить во двор и справлял ее прямо на полу юрты, заставляя нас убирать за собой.

— Как только мог такой сидень стать генералом? — спросил как-то один из молодых цириков, когда Тактан был в отлучке.

Другой, уже пожилой, объяснил:

— Лет десять назад ходил в Кобдо на войну, вот и назначили его — знает, мол, военное дело. Если бы не это, никому бы и в голову не пришло.

— Что за война в Кобдо? Расскажи, пожалуйста, — спросил я пожилого цирика.

— Давай, давай, — подхватили все.

Рассказчик откашлялся, приосанился, оглядывая нас, и заговорил усмехаясь:

— Ходил он, значит, в Кобдо на войну. Даже палец большой отстрелил, а вернулся живой. Вот и стал он, Тактан-Мадыр, богатырем.

— Ну и ну! За палец героем стать — веселое дело! — выкрикнул один из моих новых товарищей по имени Кок.

— Молчи, парень! Человек интересное дело рассказывает, не мешай! — загудели цирики.

— Начинать мне — так, что ли?

— Так, так, начинай.

— В то время тувинская земля и Северная Монголия были заняты маньчжурскими войсками. Их главный лагерь находился в городе Кобдо — в центре Северной Монголии. Тувинцы и монголы несколько раз поднимались на восстание, чтобы вырваться из-под владычества маньчжурского хана. Стоявшие в Уланкоме и Кобдо ханские отряды много раз проливали народную кровь. Тогда, в девятом и десятом месяце тысяча девятьсот одиннадцатого года тувинцы разбили маньчжурские отряды, прилипшие к урянхайской земле, взяли у них трофеи, отобрали товары в их торговых заведениях, а самих непрошеных гостей, тех, кто остался в живых, отправили восвояси через Россию. Так бедняки араты ответили на кровавые дела маньчжурского хана. Это, дорогие товарищи цирики, понимать надо!

— Изгнать маньчжурских наездников наверняка помог хувискал в России. Так я понимаю, — поддержал Тостай.

— Такая же история была и в монгольской земле, — продолжал рассказчик. — В Кобдо стояло две с лишком тысячи цириков маньчжурского хана. Когда они готовились подавить восстание тувинцев, монгольское войско осадило Кобдо с юго-востока, а тувинское — с северо-запада. Там и разнесли ханских цириков. Отсюда прозвали ту войну Кобдинской.

— Ага. Вот оно как! Тактан, говоришь, тоже ходил на ту войну и, дав себе отстрелить большой палец, прослыл героем? — проговорил один из цириков.

— Теперь поняли? — спросил рассказчик.

Я внимательно слушал, не вмешиваясь в разговор моих товарищей.

— Из Тувы тогда пошло шестьсот тридцать человек. Кроме Тактана, из моих знакомых в тот раз ходили Шалык Кижир-оол, Оюн Самбу и другие. Тувинское войско только называлось войском, а по правде сказать, это были просто худонские бедняки. Собрали нас, дали в руку по кремневому ружьецу и повели туда. Ни военной формы, ни строя у нас не было. Были мы, проще сказать, араты — и только.

— А далеко то место, дядя? — спросил молоденький цирик.

— Раз десять ночевали в пути, а там и подошли к окраине Кобдо. Уртелей ^[41] двадцать станет. Вот мы развели костры, разбили палатки. К нам и скачет посол от монгольского войска — молодой бравый цирик. На нем синий чесучовый халат, щеголевато обтянутый безрукавкой, за плечом — пятизарядный карабин.

Спрашивает начальника. Вытягивается на стременах. Кличет протяжно, как трубач: «Наше монгольское войско под командой Кадын-батыра готово атаковать завтра на рассвете маньчжурское войско, напавшее на земли наши. Неприятель сидит за стенами Кобдо. Вышел указ: нам атаковать город с юго-восточной стороны, вам, тувинцы, — идти с северо-запада. Атаку начать по сигналу большой раковины. Медисин-оо? ^[42]»

Посол важно подбоченился, опираясь на рукоять своего хлыста. Он ждет ответа.

Тувинский воевода подъезжает к послу с ответным кличем: «А-а, медисин, медисин!» Он кланяется, пригибаясь к седлу, и низким басом, так же протяжно и громко обращает к послу старинные, общие у монголов и тувинцев, слова: «Мир вам». Потом воевода что-то шепчет послу и широко улыбается, от чего лицо его становится круглым и густо покрывается морщинами. Посол дергает повод и скачет назад. Удалившись на несколько скачков, он вдруг снова кричит: «Медисин-оо! Медисин-оо!» Наш тарга кивает головой: сайн ^[43], медисин.

— О-ха-ай! ^[44] Ишь ты его как здорово! Продолжай, продолжай, брат, — воскликнул Кок.