Слово арата

— Можно вам сказать?

— Почему нельзя?

— Виноваты мы… Ребята первый раз увидели ненастоящий огонь. Интересно им…

Женщина улыбнулась:

— Ладно. Ничего. Только больше выключатель не трогайте, а то контакт испортите — придется в темноте сидеть. Да еще за ремонт платить…

«Выключатель», «контакт», «ремонт» — ни одного слова не поймешь. Но мы успокоились: не ругает, и ладно.

О нас будто забыли. Никто к нам не приходил, никуда нас не звали, не вели, не везли. Три раза в день появлялась наша добрая — теперь мы это знали точно! — тетя Маруся и приглашала вниз, поесть. Мы гурьбой шли к столу, завтракали, обедали, ужинали и сразу же возвращались в свою комнату. Нам казалось, что вот-вот за нами кто-то явится, и поэтому мы ни на минуту не покидали свое жилище. Тетя Маруся уговаривала: «Сходили бы город поглядели…» Но мы не поддавались. На душе было немного тревожно: уж не забыли ли про нас?

Через день приехал военный.

— Вы тувинские студенты?

— Мы.

— Собирайтесь. Ваши министры давно на параде. Сейчас едем!

Нам, как говорится, собраться — подпоясаться.

* * *

За городом, в военном лагере, нас встретили по-братски. Бойцы держались с нами, как с равными, шутили, смеялись. Такие же, как и мы, молодые парни. Многие — из деревень.

Начался парад. Всю делегацию, и даже нас, пригласили на трибуну. Теперь-то мы знали, что к чему, и терпеливо слушали речи. Вдруг объявили:

— Слово предоставляется делегату Танну-Тувы товарищу Дондуку!

Дондук вышел вперед.

— Приветствую этот собравшийся народ! — громко начал он и замолчал.

Все захлопали.

И вдруг Дондук понес какую-то несусветицу — без начала, без конца. Мы не знали, куда деваться! Ладно что никто, кроме нас, его не понимал. А Павылчык с серьезным видом, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, переводил на русский язык, точнее, говорил то, что заранее написал на бумаге. И получилась у нашего Дондука вполне приличная речь.

Красноармейцы строем прошли под оркестр перед трибуной.

Мы возвратились в город.

Теперь у нас не оставалось и минуты свободного времени. Ездили на встречи с рабочими, ходили по улицам, были на заводе, в клубах… Но все равно с нетерпением ждали, когда поедем дальше в Москву.

Глава 2

Здравствуй, Москва!

Монге узнал первым.

— Едем! — ворвался он в комнату.

Вот и вокзал. Мы уже видели издали этот длинный каменный дом, около которого всегда было столько народу, будто днем и ночью здесь встречали и провожали какие-то делегации. Но в этой толчее каждый был сам по себе — с узлами, мешками, сундуками, с кучей ребятишек. Над площадью стоял такой шум, что заиграй тут оркестр — его бы никто не услышал. Нас ввели в здание вокзала. Мы уже привыкли, что наши министры на особом положении, что это они — представители, а мы — только студенты, просто студенты, будущие студенты… Нас это вполне устраивало, и, предоставленные чаще всего самим себе, мы радовались полной свободе. К слову сказать, больше мы своих высоких представителей так и не увидели. Из Красноярска до Москвы они ехали в специальном вагоне, а там наши пути и вовсе разошлись. Впрочем, мы об этом ничуть не жалели. Лишь Пюльчуна нам порой недоставало…

— Здесь будете ждать посадку, — сказал провожающий, рассадив нас на скамьях. — Когда объявят, за вами придут. А я поехал. Счастливого пути!

Мы остались в гудящей толпе. Мимо нас бежали люди с таким видом, словно каждый или кого-нибудь искал, или за кем-нибудь гнался. Попривыкнув к сутолоке, Шилаа расхрабрился. Он поднялся со скамейки, шагнул в проход и стал приветливо здороваться с каждым проходившим мимо:

— Эки, эки, амыр-ла!

Почти никто не отвечал на его приветствие. Некоторые ошалело оглядывали его с ног до головы. Кое-кто бросал сердито:

— Такой здоровый детина, а побирается!

Были и такие, что молча совали ему в руку монеты.

Творилось что-то несуразное.

Шилаа растерялся, сел. В руке у него позвякивало несколько мелких монет.

— Почему они сердятся? — недоумевал он. — Я же здоровался с ними. Одни ругаются, другие копейку бросают…

— Беда с тобой, друг. Ну как же ты успеешь поздороваться с таким множеством людей? И не до тебя им. Каждый торопится, а тут ты на дороге бормочешь что-то непонятное. Вот люди и принимают тебя за бродягу или попрошайку. Видишь, — ухмыльнулся Монге, — сколько добрых сердец пожалело тебя, денег дали.

Мы расхохотались:

Шилаа рассердился:

— Что вы надо мной смеетесь? Я же по-доброму.

— Разве ты, дорогой, шуток не понимаешь? — успокоил его Монге.

Тут кстати подоспел железнодорожник.

— Ну, товарищи, поезд ваш прибыл. Пойдемте занимать места.

Подхватили мы немудреные свои пожитки, а шагу ступить не можем: разве пробьешься в этакой толчее?!

— Посторонитесь, граждане! — крикнул железнодорожник и, раздвигая толпу, подался вперед.

Народ расступился, образовав коридор.

— Смотри, смотри: иностранцы!

— Не по-нашему одетые…

— Какие еще иностранцы — арестованные!

«Хорошо, что Шилаа не понимает, — подумал я. — Совсем обиделся бы. То за нищего приняли, теперь арестантами всех назвали…»

Кое-как протиснулись к выходу.