Слово Божие и слово человеческое. Римские речи

«У одного из алтарей, уставленного высокими подсвечниками и свечами, стоял на коленях священник и тихо молился… Он молился о ниспослании чуда: о спасении города, о подкреплении падающего духа, о ниспослании терпения, об удалении искусителя, нашептывающего ропот и малодушный, робкий плач на земные несчастия. Несколько женщин, похожих на привидения, стояло на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные головы на спинки стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн, на которых возлегали боковые своды, печально стояли тоже на коленях. Окно с цветными стеклами, бывшее над алтарем, озарилось розовым румянцем утра, и упали от него на пол голубые, желтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно темную церковь. Весь алтарь в своем далеком углублении показался вдруг в сиянии; кадильный дым остановился в воздухе радужно освещенным облаком. <…> В это время величественный стон органа наполнил вдруг всю церковь; он становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые раскаты грома и потом вдруг, обратившись в небесную музыку, понесся высоко под сводами своими поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса…»

Со всеми оговорками по поводу определенного романтического маньеризма и самого контекста сюжета подобный эмоциональный прием вовсе не случаен в творчестве Гоголя. Из свидетельства самого автора и его современников мы хорошо знаем, какие чувства вызывали в нем искренние проявления веры, очевидцем которых он был в Италии, а также сама красота римской католической службы. Когда Гоголь находился в Риме, до его матери дошел слух, что сын собирается перейти в католичество. Обеспокоенная, она направила ему письмо и потребовала объяснений. В ответном письме Гоголь писал, что вовсе не намеревался изменить веру, и свое решение обосновывал не доводами из вечной полемики двух христианских конфессий, но тем фактом, что глубинная сущность христианства тождественна и в православной, и в католической вере. Это было для него совершенно очевидно, и с его стороны формальная перемена веры стала бы совершенно поверхностным поступком.

Пушкин в 1836 году, незадолго до трагической, смертельной для него дуэли написал восторженную рецензию на книгу Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека». Безусловно, в убеждениях такого человека, как Сильвио Пеллико[293], карбонария, брошенного в застенок австрийскими угнетателями, невозможно найти и тени соглашательства. И по этому поводу мы можем процитировать слова самого Пушкина из письма 1843 года: «Сильвио Пеллико – католик… но он не ханжа». Мы можем предположить, что если бы эта фраза была бы написана до того, как он напечатал свою рецензию, он бы ее безусловно употребил, настолько она отвечает образу Сильвио Пеллико, который писатель хотел донести до русского читателя.

Мы хотели бы особо отметить слова Пушкина: «В позднейшие времена неизвестный творец книги о подражании Иисусу Христу, Фенелон[294] и Сильвио Пеллико в высшей степени принадлежат к сим избранным, которых ангел Господний приветствовал именем человеков благоволения (Лк. 2: 14)». Не следует удивляться тому, что список русского писателя столь беден, но интересно, что в него включены только католики. Произведение «О подражании Христу» («De imitatione Christi»), традиционно приписываемое Фоме Кемпийскому[295], в XIX веке неоднократно переводилось на русский, становясь предметом горячих богословских споров. Что же касается Фенелона, его работы, изданные в XVII и XVIII веках, не случайно во множестве находятся в антикварных библиотеках Москвы и Петербурга. Конец XVIII – начало XIX века – время глубокого внутреннего исследования христианства. И его книги становятся одними из самых популярных в России в тот исторический момент, когда традиция «Добротолюбия» вновь крепнет в самом сердце православия. Пушкину было наиболее важно, что как квиетист Фенелон в католической атмосфере Франции, так и Сильвио Пеллико в Италии никогда не являлись представителями государственной власти: в России к такому положению всегда внимательно прислушивались.

По примерно таким же причинам Александр Тургенев[296] (не путать с известнейшим писателем Иваном Тургеневым) – чьи письма из Парижа в 1825–1826 годах публиковал в журнале сам Пушкин под названием «Хроника Русского» – отмечал в современной ему Франции группу католиков-либералов, объединявшуюся вокруг периодического издания «L’Avenir». Он старался не пропустить ни одной из знаменитых проповедей Анри Доминика (Жан Батист Анри) Лакордера[297]. Крайне интересно понять заинтересованность Тургенева в кружке «L’Avenir», поскольку сам он в католичество не перешел; его даже нельзя заподозрить в симпатиях католичеству, более того, оставаясь православным, он проявлял заметную приверженность протестантству. При всем том попытка участников «L’Avenir» соединить искреннюю веру с ощущением свободы его глубоко поразила.