Слово Божие и слово человеческое. Римские речи

Когда мои соотечественники задают мне вопрос, есть ли у России особое тайное предначертание, я неизменно отвечаю, что до сегодняшнего дня я не видел ни одной страны, ни одного города, ни одного уголка на земле, который бы не нес в себе тайны. И у России есть своя тайна, но речь идет не о даре, ей одной предназначенном, но о праве, равно разделяемом со всеми другими странами.

Одна только мысль, что такой город, как Турин, не несет в себе тайного смысла (даже не беря в расчет, что здесь хранится Туринская плащаница, а ограничиваясь только городским пейзажем), кажется мне чудовищно святотатственной и более того – глупой. Во всей Италии нет ни одного древнего города, который не скрывал бы тайны, и это точно так же относится к любому человеку.

И именно в этом контексте абсолютно бережного отношения к неповторяемой уникальности каждой культуры мне кажется особенно важным, что святой Димитрий Ростовский не просто обратился с почтением и уважением к латинской молитве «Anima Christi», но и переработал ее с таким же почтением и уважением к славяно-византийской парадигме священного стиля и к православному преданию в целом.

Представляется поистине важным, что он сумел вобрать в свою душу западную духовность, имеющую то же самое сердце, что и духовность православного Востока.

Что требуется от всех нас – это не единообразие, но единодушное и уважительное желание понять друг друга: как в свое время говорили в полном религиозных столкновений XVII веке: «in necessariis unitas, in non necessariis libertas, in omnibus caritas»[302].

Абсолютно важно, таким образом, чтобы культурные различия, включая и различия религиозные, не послужили поводом для нетерпимости и враждебности, но превратились в источник, сообщающий и одной, и другой стороне что-то поистине новое.

Как русский и как христианин я могу сказать, что неоднократно примерял к парадигме западного христианства глубокое значение слов апостола Павла: Братия! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни (1 Кор. 14: 20).

Я верю, что русско-византийское христианство могло бы предложить современному Западу непосредственное и живое изображение святого Таинства (которое не может быть сведено к рациональному морализаторству), переживание страха Божия как выстраданное эмоциональное переосмысление той же тайны и, таким образом, в соответствии с библейским словом, это может стать «началом мудрости» (Пс. 110: 10; Притч. 1: 7). Причем эта мудрость не может быть сведена к какой-либо навязанной форме «авторитарного» или «репрессивного» внушения.

Повторюсь. Моя глубочайшая убежденность такова: мы нуждаемся друг в друге, как раз потому, что мы разные. Развивая способность улавливать эти различия даже в сходстве, мы получаем возможность замечать наиболее важное: единство в разнообразии.

Еще раз благодарю вас за терпение, с которым вы меня выслушали.

Духовность Восточной Европы и ее вклад в формирование новой европейской идентичности [303]

Господин Президент, уважаемые парламентарии!

Прежде всего я хочу выразить мою сердечную признательность за великую честь, которую вы мне оказываете, пригласив меня выступить в этих стенах. Огромное спасибо. Я по своему складу латинист, и столь блистательная возможность говорить в Сенате Республики, здесь в Риме – in Urbe[304]! – пробуждает во мне самые необыкновенные ощущения.

Прежде чем начать говорить о новой самоидентификации Европы, готовящейся достичь единства более глубокого, нежели единство политическое, я считаю, что было бы справедливо вспомнить русского поэта двадцатого века, взращенного духовным и культурным наследием не только родной земли, но и духовными сокровищами Европы. Этот поэт еще в далеком 1930 году сравнил католический Запад и православный Восток с правым и левым легкими христианской Европы: поэтому мы можем сказать, что дышать только одним легким есть симптом непереносимой болезни! Эту метафору часто использует святейший отец в своих речах. Имя русского поэта – Вячеслав Иванов. Высланный в 1924 году, он жил здесь, в Риме, вплоть до своей смерти в 1949 году в Пикколо Авентино. Как это и было ему свойственно, в 1926 году он просил приобщить его к святым Таинствам Католической Церкви, не отказавшись, не отрекшись от ощущения себя православным русским. В эпоху непримиримости получить положительный ответ от Святейшего престола было крайне затруднительно, однако вопрос был решен. Конечно, мы не будем обсуждать здесь богословские вопросы, однако этот очень личный выбор, сама фигура поэта, всем сердцем желающего вздохнуть обоими легкими, крайне символичны для дискуссий нашего времени.