Слово и части речи

Как правило, при таких определениях не дается обоснования того, почему именно синтаксические или почему именно морфологические критерии берутся как основополагающие. Любопытна определенная корреляция между выбором определения и национальной традицией, в той или иной степени основанной на свойствах ее базового языка: И. Е. Аничков заметил, что англоязычные лингвисты склонны к синтаксическим определениям слова как предельного минимума предложения [Аничков 1997: 232]; среди отечественных лингвистов такую точку зрения он зафиксировал лишь у Е. Д. Поливанова. А вот слово как цельнооформленная единица выделяется, по-видимому, лишь в отечественной науке. Здесь можно видеть влияние строя языка с бедной (английский) или богатой (русский) морфологией. Я вернусь к этому вопросу в разделе 3.2.

На ограниченность подобных определений обращали внимание самые разные лингвисты [Пешковский 1925: 123–130; Виноградов 1972 [1947]: 13–15; Togeby 1949: 99–107; Апресян 1966: 11–14; Haspelmath 2011: 36–64]. Тем не менее едва ли не за каждым таким определением стоит некоторая языковая реальность. Однако реальность эта часто различна. Несовпадение определений наводит на мысль о том, что за ними стоят различные, не всегда совпадающие единицы языка, и остается неясным, какая из этих единиц заслуживает именования словом. Этот вопрос подробно будет рассмотрен в следующем разделе.

Третий тип определений обычно свойствен ученым, как-то совмещающим словоцентрический и несловоцентрические подходы, и во многом стал реакцией на односторонность определений второго типа. Как и в определениях первого типа, здесь также имеется комплекс признаков, однако эти признаки полностью или частично рассматриваются как переменные, по-разному реализующиеся в конкретных языках. См. определение И. Крамского: «Слово – мельчайшая независимая единица языка, передающая некоторую экстралингвистическую реальность или отношение таких реальностей и характеризуемая некоторыми формальными чертами (акустическими, морфемными) актуально… или потенциально» [Kr'amsk'y 1969: 67]. При этом «формальные черты», по И. Крамскому, определяются для каждого языка (или группы типологически близких языков) отдельно; например, для тюркских языков такой чертой будет сингармонизм [Ibid.: 76–77]. Здесь одновременно выделяются традиционные признаки, описывающие свойства слова, но не позволяющие выделить его в тексте, и переменные для разных языков признаки, не составляющие сущность слова, но позволяющие слово выделить. Другие лингвисты отказываются от такой эклектичности и включают в определение слова только признаки второго типа. Например, Ч. Базелл выделяет шесть формальных признаков слова (фонетических, морфологических, синтаксических), указывая, что к разным языкам они применимы в разной степени и слово должно определяться по признаку дополнительности в языках разного типа [Базелл 1972 [1958]]. Еще более крайней была точка зрения Л. В. Щербы, выраженная в известном высказывании: «Что такое слово? Мне думается, что в разных языках это будет по-разному. Из этого, собственно, следует, что понятия “слово вообще” не существует» [Щерба 1960 [1946]: 314]. Сходную точку зрения высказывал и В. Скаличка [Skalicka 1976: 16], присутствует она и в книге [Dixon, Aikhenvald (eds) 2003], см., например, [Olawsky 2003: 220]. А П. Х. Мэтьюс пишет, что в отличие, например, от слога слово не является универсальным понятием [Matthews 2003: 288–289]. Несмотря на явное стремление к комплексности при определении слова, и И. А. Мельчук отчасти согласен с данным подходом: «Невозможно установить систему точных количественных критериев, которые были бы одинаково пригодны для всех языков и всех мыслимых случаев. От языка к языку степень достаточности может меняться» [Мельчук 1997: 177]. «Понятие словоформы градуально и относительно, т. е. зависит от данного языка» [Там же: 238].

Данный класс определений, как и предыдущий, имеет преимущество по сравнению с первым, поскольку здесь предлагаются или могут быть предложены критерии для членения на слова. По сравнению с предыдущим классом он в большей степени может сохранять традиционные представления о слове. Но его слабое место было отмечено А. И. Смирницким, спорившим с Л. В. Щербой: «Если “слово” будет совершенно разными единицами в разных языках, то почему вообще эти разные единицы можно называть словом?» [Смирницкий 1952: 183]. Тезис о разном значении термина «слово» в разных языках затрудняет сопоставление их описаний. И, как и в случае определений второго типа, требуются обоснования того, почему столь разные единицы занимают центральное место в «повседневном осмыслении языка». Чаще всего обоснований не бывает.