Слово Лешему

1 августа. Девять часов утра. Полная голубизна неба на все четыре стороны. В ночь луна восходила на востоке, бледно-латунная, как блесна, с ущербом справа, с рассеянным свечением. Луна осталась на небе по сей день, сей час — бесплотная, облачно-прозрачная, с усеченным сегментом справа, в том месте, где в полдень быть солнцу, — на юге. Ни единого звука в мире, ни ветерка, ни птичьего голоса, ни ястреба в небе. Озеро зеленое, как берега, зеркальное.

Вчера плавал в Корбеничи. Едва взялся за весло, как навстречу задул юго-запад — шелоник, на море разбойник. И так упрямо, нагло, дерзко задул, будто с единственной волей — пересилить человека, посягнувшего плыть встречь. Я плыл против ветра три с половиной часа. Успел в магазин к Михаилу Осиповичу.

В белой куртке, в кепке, седенький, с голубенькими глазами пекарь-лавочник отрезал ножницами в моей карточке колбасные изделия, постучал на счетах, выдал двенадцать пачек «Рейса», взял шесть с чем-то рублей (за «Рейс», хлеб, суп в пакете и хозяйственное мыло).

Вечером пил чай с черничным вареньем, дымил, слушал, как Горбачев поладил с Бушем в Ново-Огареве (со своими не может поладить), как в Литве изрешетили из автоматов шестерых литовских таможенников, как Буш с супругой дали обед в честь Горбачева с супругой. Слушал, а сам все плыл; как уже было замечено, в плаванье — счастье. Можно счастье заново пережить, воспроизводя по памяти на бумаге его моменты, точки, координаты...

Когда я подплывал к Корбеничам, ветер переменил курс на 180 градусов, задул с северо-востока. Чтобы выгрести, опять-таки против ветра, следовало подкрепить силы. Я зашел к Володе Жихареву, угостился чаем, к чаю нашлось одно яйцо, хвост селедки с постным маслом, хлеба было вволю, теплого, из печи Михаила Осиповича, и сахар к чаю нашелся. У Володи, как всегда, что-то не ладилось в лодочном моторе. Он спрашивал у меня:

— Скажи, как ты думаешь: если в шестерне выкрошился один зуб, шестерня сработает?

Что я мог ответить ему? В моих челюстях выкрошились почти все зубы. Тоже были важные детали в шестернях организма. Механизм-организм худо-бедно функционирует без зубов.

Встречный ветер вскоре улегся: умягчается все злое на свете, как бы долго ни трепыхалось, даже вот и холодная война. Я плыл по вечернему зоревому Озеру. По небу летели тонкокрылые, бело-голубые крачки. Подошел близко к берегу, из лознякового куста вдруг стали выпархивать трясогузки. Оказывается, они ночуют в кусту у воды, самые сухопутные птахи.

Теперь о щуках: плыть из Нюрговичей в Корбеничи, за чем бы ни было, — половина интереса состоит в щуках. Ежели ударит большая щука, не перекусит жилку, не сломит крюк, попрыгает в лодке, поскалится и смирится, то щучий навар перевесит все другое. За моей байдарой тянулась жилка, болталась где-то блесенка. Без этого плыть — от скуки хоть головой за борт (как видим, счастье плавания капризно), особливо при встречном ветре.

Первая щучонка зацепила жестяной жаброй за крючок против того места, где слышен стук топора строителя одинокого на мысу жилища. Я еще не знаю первого отшельника-хуторянина на нашем Озере, только вижу в прогалке лиственной заросли крутую кровлю его дома, место выбрано — загляденье, на выселках, без живой души в обозримом пространстве. Решиться построиться здесь мог человек сильный, уверенный в себе.

И все же щучка попалась в том месте, где явил себя жилой дух. Вообще, о связях рыб с человеком, об их совместном близком жизнеобитании мало что известно. Или напутано. Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше, только-то и всего. Домостроитель выбрал себе место для жительства на берегу Озера, на мысу, тут ему лучше, чем там, где он обитал до сей поры. Рыба-щука схватила мою блесну отнюдь не на «глубине», на мелководье, у края камышей с кувшинками. Примечательно, а? Не так ли?! Прошел необжитую половину Озера без единой поклевки; едва послышался стук топора, поймалась щука. Как это объяснить, милостивые государи? Почему в те времена, когда по нашему Озеру сплавляли — в кошелях — лес, вепсы пекли рыбники с лососем, лещом? А ныне щучонка — как божий дар...

Вторая щука ударила против деревни Корбеничи, где, кажется, на каждую рыбину наживлена жерлица, притоплена сеть, закинут перемет, машет спиннингом или «дорожит» рыбарь. Моя блесна за что-то зацепилась, так часто бывает: на дне Озера полно топляков; лодка стала. Я потянул жилу, ощутил на ее конце что-то большое, упрямое, живое. Сильная щука сопротивлялась, но я был сильнее ее, подвел к борту, вода забурлила... (Однажды, помню, мимо моей избы в Новгородчине заскрипел арбами цыганский табор. Старый цыган обратился ко мне: «Дай гвоздь». Я указал цыгану на гвоздь в стене: «Выдерни, и будет твой». Цыган возразил: «Нет, ты выдерни, ты сильнее меня». Так же вышло и со щукой). Тут бы мне сделать последний рывок, не дать бы щуке опомниться... Но я промедлил... Щука легко перекусила жилку, как перекусывает швея нить, ушла на глубину. Каково ей теперь станет коротать свои щучьи дни и ночи с колючей железякой в пасти? Я посочувствовал щуке.

Володя Жихарев сказал: