Слово Лешему

— Люська с кооператором связалась. Он у нее и живет. Мне это вот так остое... Я к себе тоже подругу вызвал, она приехала. Люська мне в магазине бенц устроила. Там крупу давали без карточек, полный магазин набился. Ну, я ей сказал: от и до.

Сейчас половина третьего ночи. Не спится. Луна стала маленькой, с ущербиной справа, стоит высоко в небе прямо над моим черемуховым кустом.

Как пополуночи Луна
В зенит восходит небосвода,
Сиянья дивного полна,
В сребристом сумраке природа
Внимает гласу немоты,
Глаголу вышнего чертога...
Прожита жизнь. Лари пусты.
И скуден интеграл итога.

Половина шестого утра. Ночью было так хорошо, тепло от печи, что не спал от доброго расположения духа; одно время даже сочинял стихи. Но сейчас утро. Озеро под периной тумана, белейшей; солнышко ясное взошло в положенном месте.

Вчера прошел на рыбалку на Сарозеро Саша Пулькин, сын покойного Ивана Андреевича, брата моего друга Василия Андреевича, тоже покойного, сказал:

— Я был на сходе.

Помните, в прошлогодних записях я упомянул про сход вепсов, имевший место в Корбеничах, в Алексеевском сельсовете — всех вепсов до одного, со всей округи; прилетели на вертолете генеральный директор совместного советско-шведско-германского концерна «Конвент», еще какие-то важные лица, предложили совершить обмен: вы нам вашу местность — землю, лес, воду, а мы вам — земледелие, животноводство, деревообработку, рыболовство, дороги, туристические комплексы, охотничьи базы, рабочие места, рубли, доллары, чего захотите...

Генеральный директор говорит: «Чего хотите?» А чухари уперлись: «Ничего не хотим. У нас все есть. Как жили, так и жить будем». А сами разбежались по городам. В Пашозере до сих пор старушки не нарадуются: «Это ж надо, ни по воду ходить, ни дровы пилить, благодать!»

Саша Пулькин родился здесь, в Нюрговичах. Избу его тетки Марии, у которой мы в свое время гостевали с Василием Андреевичем, Сашкиным дядей, недавно купила молодая пара. Я встретил пару на лесной дороге, непроезжей не только для транспорта, но и для конного путника. Я шел по дороге и думал: «Вот бы где устроить международные авторалли по непроезжести — другой такой непроезжей дороги нет в целом мире, даже в восточносибирской тайге». Вдруг послышался треск мотора, из пади с зеленой лужей на пригорок въехали на мотоцикле парень с девушкой, молодые муж с женой, недавно купившие совершенно развалившуюся избу в нашей деревне — последнюю некупленную.

Остановились. Муж сказал:

— Мы ваши соседи. Купили избу Пулькиной. Я ее покрыл рубероидом.

— Куда же вы едете? — не поверил я своим глазам.

— В Курбу, — ответил молодой муж.

— Откуда?

— Из Ленинграда.

— А проедете?

— Конечно! — сказал первый встреченный мною ездок по нашей местности, может быть, супермотогонщик или каскадер. — Мы уже ездили.

Вот какие есть чудо-богатыри в нашем Отечестве. А мы все плачем-рыдаем, бьем себя в грудь: ах, нас обманули, мы на краю пропасти, ах, нас развратили! И все киваем: ах, они такие-сякие! вот мы их — ату! Нет чтобы оборотиться на самих-то себя, присмотреться к окружающим: кто в торгаши-лихоимцы, кто дом на мысу возводит, а кто на борзого коня — и в дебри. Кто в лес, кто по дрова. Своя своих не познаша. На что каждый из нас способен, будучи отпущен на волю? Нас, русских, первый раз в истории отпустили, да и то чуть-чуть, на коротком поводке.

А чухари на Вепсской возвышенности таки уперлись. Об упомянутом сходе в Корбеничах я еще скажу, ибо это — историческое событие в самоопределении вепсов (на сходе и русские были).

Еще Саша Пулькин говорил, что в прошлом году Сарозеро капитально разбомбили.

— Мы с товарищем на лодке плыли, рыба мертвая кверху пузом. А которые живые, еле-еле жабрами шевелят, на поверхности воздух хватают. После нас таскали в милицию, на нас капнули, что мы бомбили, нас видели, когда мы на Сарозеро шли с тяжелыми мешками.

Жестоко, бессмысленно, дико! Неужели могли свои?! Не станет рыбы в озерах, как не стало бобров, без биения жизни умрет красота, все покроется тленом. О, Господи, кто мы такие, чего от нас ждать?

Шестое августа. Тепло, мягко, бессолнечно. Намедни плавал утром по Озеру, видел, как при полном безветрии сам по себе мечется над водой туман — расходится. Под синим небом на синеве посередке Озера сидела семья чаек, больших, как на море, может быть, альбатросов. Чаячьи дети были серо-пепельные, как в пуху, а папа с мамой белоперые. Так красиво — хоть плачь и рыдай: на синеве соцветия птичьего семейства!