Слово о граде Путивле

Улька поднесла ко рту матери левую ладонь, на которой был серо-коричневый порошок, слипшийся из-за пота в комочки.

– Это дурман-корень, мамочка, от боли избавит.

– А хоть бы и яд, – молвила Марфа, – быстрее отмучаюсь.

Она собрала губами комочки с ладони дочери.

– Завтра еще принесу, – пообещала Улька. – Я много купила.

– Не надо покупать, деньги вам с Савочкой самим пригодятся, – сказала мать. – На что вы теперь жить будете?

– Дядя Касьян приютил нас. Кров и хлеб есть, не пропадем.

Жена Касьяна Кривого была младшей сестрой Марфы. Она и уговорила мужа приютить осиротевших и обедневших родственников. Все имущество Якова Прокшинича вместе с двором пошло на уплату двух вир, детях разрешили забрать только свою одежду да старую утварь, на которую не нашлось покупателя.

Улька погладила щеки матери, стирая с них слезы, тоже заплакала и запричитала:

– Что я наделала!.. Прости меня, мамочка, прости, миленькая!..

– Всё, уходи! – отогнал девушку стражник, который решил, что на резану уже наслушался бабьего нытья.

14

Ванька Сорока встречался с Анюткой на берегу лесного озера. Не договариваясь заранее, он приходил на то место, где ловил рыбу в день их знакомства, и вскоре появлялась девушка.

– Я сердцем слышу твой зов, – объясняла она.

Днем Сорока брал с собой удочку, чтобы все думали, что идет рыбачить. Ванька не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, где и с кем он встречается. Ему казалось, что чужой взгляд может разрушить чудное наваждение, в плену которого находился юноша. Однажды кто-нибудь толкнет его в плечо, скажет: «Очнись!» – и окажется, что нет никакой Анютки, всё это ему приснилось. Слишком всё было хорошо, чтобы быть настоящим. Только обвенчавшись с Анютой он бы успокоился. Поэтому сегодня и ждал девушку с таким нетерпением: она должна была сообщить ответ отца.

Анютка пришла с хмурым лицом. Она остановилась рядом с юношей, сказала:

– У тебя клюет, подсекай.

Он подсек карася, снял с крючка и бросил в воду. Не глядя на девушку, Ванька спросил упавшим голосом:

– Отказал, да?

– Кто? – не поняла Анютка.

– Отец твой. Не хочет, чтобы ты за меня вышла?

– Чего ему не хотеть?! – возразила девушка. – Он рад меня сдыхаться. Говорит, вымахала кобыла здоровая, того и гляди, в подоле принесет.

– Значит, он согласен? – обрадовался Ванька.

– Ну, не совсем…

– Как это не совсем?

– Приданого у меня нет. Он говорит, что такую никто не возьмет. Кому охота нищету плодить?! – рассказала Анютка.

– Не надо мне никакого приданого! Мне нужна только ты и больше ничего! – искренне заявил Ванька.

– Да? – все еще не верила Анютка. – Не пожалеешь потом?

– Нет! – заверил Ванька.

– Ну, тогда пойдем к нам. Тятя и братья ждут тебя.

Анютка жила в курной избе, которая стояла на лесной поляне возле родника. Рядом с избой был сарай, разделенный на несколько отделений, закрываемых крепкими деревянными решетками, видимо, для содержания медведей. Сейчас все отделения пустовали.

Внутри полутемной избушки за столом сидели тринадцать мужчин и что-то пили. Судя по запаху, настоянную на травах медовуху. Двенадцать человек были остроголовы, коренасты, широкоплечи, коротконоги, длинноруки и заросшие густыми волосами, отчего напоминали то ли медведей, то ли обомшелые, выкорчеванные пни, и так похожи друг на друга, что Сорока догадался, что это отец и братья Анютки. Сидевший во главе стола, скорее всего, был отцом, хотя больше походил на старшего брата остальных одиннадцати. Тринадцатым был молодой попик в рваной рясе и с небольшим медным крестом на замызганном льняном гайтане. Попик сидел по правую руку от главы семейства, как важный гость. Хотя он был худ и высок, остроголовость и густоволосость подсказывала, что попик родственник сидящим за столом.

Ванька Сорока перекрестился на иконку в красном углу. Она была так мала и закопчена, что юноша не смог разглядеть, чей лик на ней изображен.

– Господи Иисусе, помилуй нас! – поприветствовал Ванька, поклонившись в землю.

Все сидевшие за столом что-то промычали в ответ.

– Садись, гостем будешь, – указал отец на место за столом напротив себя.

Анютка поставила перед Ванькой деревянную чашу и отошла в угол у двери. Сидевший справа от Сороки брат налил ему в чашу медовухи, зачерпнув ее ковшиком из ведерной братчины, стоявшей на столе.

– Ну, за твое здоровье! – провозгласил отец и выпил залпом.

Выпил и Ванька. Медовуха была очень вкусная, он сроду такой не пробовал. И сразу почувствовал, как тепло от хмеля растекается по всему телу, делая его мягким, податливым, наполняет глаза, которые начинают видеть всё более светлым и приятным.

Сидевший слева брат заглянул в Ванькину чашу, убедился, что осушена до донышка, и кивнул отцу.

– Если пришел, значит, готов взять Анютку без приданого, – сказал отец. – Я правильно понял?

– Да, – ответил Ванька.