Слово о полку Игореве

Не бысь ту брата Брячяслава, ни другаго Всеволода: единъ же изрони жем- чюжну душу изъ храбра тла чресъ злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие. Трубы трубять городеньскни. ²⁷Ярославли и вси внуце Всеславли уже понизятъ стязи свои, вонзятъ свои мечи вережени ²⁷.[Мотив, навеянный Кенигсбергской летописью.] Уже бо выскочисте изъ ддней славы. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо бше насилие отъ земли Половецкыи!

На седьмомъ вц Трояни връже Всеславъ жребий о двицю себе любу. Тъй клюками подпръся, оконися и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звремъ въ ₌плъночи, изъ Благрада, обсися син мьгле. Утр же вазни с три кусы, — отвори врата Новуграду, раз- шибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ.

На Немиз снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоц животъ кладутъ, вють душу отъ тла. Немиз кровави брез не бологомъ бяхуть посяни, посяни костьми рускихъ сыновъ. Всеславъ князь людемъ судяше, кня- земъ грады ряцяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше, изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ По- лотск позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы: а онъ вь Кыев звонъ слыша. Ащ и вща душа въ дръз тл, нъ часто бды страдаше. Тому вщей Боянъ и пръвое припвку смысленый рече: ³¹ «Ни хытру, ни горазду, ³² ни птицю горазду ³²,[ 32–32 Возможно, мотив из «Илиады».] суда Божиа не минути» ³¹.[31–31 Мотив поздней редакции Даниила Заточника.]

О стонати Руской земли, помянувше пръвую годину, и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельз б пригвоздити къ горамъ киевскимъ. Сего бо нын сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы; нъ розино ся имъ хоботы пашутъ. Копиа поютъ на Дунай.

Ярославнынъ гласъ слышится, зегзицею незнаем рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ[Мотив, близкий к Повести об Акире Премудром.] рукавъ въКаял рц, утру князю кровавыя его раны на жестоцмъ его тл».

Ярославна рано плачетъ въ Путивл на забрал, а ркучи: «О втр ³⁴[Мотив, близкий к Сказанию о Мамаевом побоище.] втрило! Чему, господине, насильно веши? Чему мчеши хиновьскыя стрлы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горъ подъ облакы вяти, ле- леючи корабли на син мор? Чему, господине, мое веселие по ковылию развя?».

Ярославна рано плачетъ въ Путивл на заборол, а ркучи: «О Днепре Словутицю! Ты ³⁵пробилъ еси каменныя горы сквозьземлю Половецкую ³⁵.[35–35 Мотив, близкий к Задонщине и Сказанию по списку ГБЛ, собр. Тихонравова, № 238.] Ты лелялъ еси на себ Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелй, господине, мою ладу къ мн, абыхъ не слала къ нему слезъ на море рано».

Ярославна рано плачетъ в Путивл на забрал, а ркучи: ³⁶ «Свтлое и тресвтлое слънце!»36[36–36 Мотив, близкий к Девгениеву деянию И к Сказанию.] Всмъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю на лад вой? ³⁷Въ пол безводн жаждею имь лучи съпряже, тугою ³⁷[37–37 Мотив Кенигсбергской летописи.] имъ тули затче».

Прысну море полунощи. Идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къотню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ. Игорь бдитъ. Игорь мыслию поля мритъ отъ великаго Дону до малаго Донца. Комонь въ полуночи, Овлуръ свисну за ркою; велить князю разумти. «Князю Игорю не быть!» кликну. Стукну земля, въшум трава. Вежи ся половецкии подвизашася. А ³⁷Игорь князь поскочи ³⁷[37–37 Мотив Кенигсбергской летописи.] горнастаемъ къ тростию и блымъ гоголемъ на воду. Въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ. И потече къ лугу Донца, и полет соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обду и ужин. Коли Игорь соколомъ полет, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.

Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа». Игорь рече: «О Донче! Не мало ти величия, лелявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зеленую траву на своихъ сребреныхъ брезхъ, одвавшу его теплыми мъглами подъ снию зелену древу, стрежаше его гоголемъ на вод, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрхъ». Не тако ли, рече, рка Стугна, худу струю имя, пожръши чужи ручьи и стругы, ростре на кусы уношу князю Ростиславу. «Затвори, Днпръ, темн берез», — плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростислав. Уныша цвты жалобою, и древо с тугою къ земли приклонилось.